Валерий Шубинский - Азеф Страница 21

25-летний Михаил Михайлович Мельников, из селенгинских мещан, бывший студент Горного института. Высланный в 1900 году на родину за все те же студенческие политические шалости, он бежал с дороги и жил на нелегальном положении. Человеком был, судя по всему, горячим и нервным.

На «акт» бывший киевский студент Балмашёв вызвался сам. В декабре 1901 года он уехал из Киева в Саратов. Там Крафт по заданию Гершуни снабдил его оружием. В Петербурге его встретил Гершуни, жил с ним в Выборге, инструктировал, готовил и лично проводил до Мариинского дворца. Он следил за подъездом, пока не увидел выбегающего оттуда чиновника без фуражки.

Одновременно с убийством Сипягина предполагалось покушение на обер-прокурора Синода Константина Петровича Победоносцева, 75-летнего старца, личность несравнимо более яркую, чем убитый министр.

Ведь кем был Сипягин? Всего лишь исполнительным чиновником, плечистым, крепко сбитым русским барином, не добрым, не злым, не умным, не глупым, прежде всего лично близким и преданным царю. Между прочим, он был главным проводником лубочного «русского стиля» в окружении Николая: носил одежду XVII века, пытался следовать придворным ритуалам времен Алексея Михайловича. Был, само собой, за неограниченное самодержавие, но в патриархально-московском, а не петровском духе.

Второй отобранный Гершуни боевик (чье имя осталось тайной) должен был уничтожить воспетого Блоком зловещего «чародея», простершего над Россией «совиные крыла». Молва окружала личность Победоносцева мрачным ореолом, его влияние преувеличивали. Уничтожение его стало бы символичным и вознесло бы партию на недосягаемую высоту. Но неизвестный террорист не явился на дело, так как не получил шифрованной телеграммы с инструкциями — а не получил якобы из-за нелепой ошибки телеграфиста. Странная и темная история.

Тем не менее даже частичная удача была чудом. Воодушевленный Гершуни решил завершить начатое. Теперь убийство было назначено на 5 апреля. Победоносцева, а заодно и петербургского губернатора Николая Васильевича Клейгельса предполагалось застрелить во время похорон Сипягина. Гершуни любил театральные эффекты и считал себя выше обывательской морали. На роль исполнителей были выбраны поручик Евгений Константинович Григорьев и его гражданская (а впоследствии и венчанная) жена Юлия Феликсовна Юрковская, дочь польских революционеров, участников восстания 1863 года.

Как утверждает в своих воспоминаниях («Из недавнего прошлого») Гершуни, «Григорьев с целой группой своих товарищей-офицеров был рекомендован как „сочувствующий“. При ближайшем знакомстве с ними, группа эта оказалась совершенно никчемной, типично „офицерской“, и ее забросили». Но сам Григорьев «заброшен», видимо, не был и оставался, так сказать, в кадровом резерве формирующейся БО.

Григорьев должен был стрелять в Победоносцева, Юрковская (переодетая гимназистом) — в Клейгельса.

Как описывал Григорьев в 1904 году на суде, «…за все время перед покушением Гершуни навещал его, старался поддерживать соответствующей беседой, рисуя перед ним картины славы народного героя-мученика и благодарность потомства, тут же сказал, что через неделю после этого Боевая Организация пошлет правительству ультиматум, за которым последует ряд систематических покушений».

Под пером самого Гершуни все выглядит несколько иначе. Григорьев и Юрковская прямо-таки рвались в бой. Молодая женщина обижалась, что убийство Сипягина доверили не ей («Я ведь все время с вами серьезно говорила, думала, если будет дело, то мне поручат»). Покушение на похоронах — собственная инициатива экзальтированной четы, на которую Григорий Андреевич с неохотой согласился («Люди хотят идти, рвутся напролом. Оставить их так — пожалуй, еще глупостей наделают. Их дело — пусть идут: не маленькие!..»). Если так (а в это верится с трудом) — поведение Гершуни, как руководителя террористической организации, кажется крайне легкомысленным. Но ни в кого Григорьев и Юрковская в итоге не выстрелили: не хватило духа.

…Но все это стало известно только в следующем году, во время следствия по делу Гершуни. А пока полиция была в замешательстве и не знала, кому и чему верить. И, естественно, с напряженным интересом ждала известий от агента Виноградова.

Что же он сообщает?

5(18) апреля: «Ясно, конечно, что организация, если она окрепнет, перейдет непременно на террористическую борьбу. Нельзя отказаться от мысли, что и последний факт исходит, может быть, от какой-нибудь организации, или, по крайней мере, преступник имеет какого-нибудь сообщника»[68].

7(20) апреля: «Я склонен думать, что события 2 апреля есть дело организации, но насколько причастны к этому Гершуни или саратовцы, понятия не имею. Думаю, что кроме сочувствия с их стороны ничего нет»[69].

17(30) апреля: «Здесь появилось изданное в России 4 апреля партией социалистов-революционеров извещение о событии 2 апреля, из которого следует, что Балмашов действовал от партии социалистов-революционеров, во всяком случае, при содействии членов или члена партии… Надо полагать, что в России есть какая-то довольно сильная группа социалистов-революционеров, которая действует, непосредственно не сносясь с заграницей»[70].

7(20) мая: «Только что получил из Парижа от Гершуни письмо, в котором сообщает о запоздалом получении из Питера прокламации от 2 апреля „от боевой дружины социалистов-революционеров“. Прокламация подписана 3 апреля, выслана из Питера 5 апреля, получена в Париже только на днях. Все это дает мне основание думать, что Гершуни, пожалуй, к этому делу причастен»[71].

23 мая (5 июня): «Мое пребывание в Берне и Цюрихе дало мне следующие, вполне установленные факты: партия социалистов-революционеров выделила террористическую организацию, которая получила название боевой организации… Балмашову помогали лица из партии, нужно полагать, что и Гершуни, но утверждать этого не могу. Во всяком случае, он теперь состоит членом боевой организации. На этот счет у меня имеются доказательства, которые я получил после того, как заявил, что у меня имеются пожертвованные 500 рублей на террористические предприятия, тогда Михаил Гоц мне сообщил, что Гершуни скоро будет в Швейцарии, что эти деньги можно будет ему передать…»[72]

Эти 500 рублей Азеф попросил ему возместить. Евгений Филиппович не стеснялся.

Просьба Рачковского о выделении средств на пожертвования революционерам вызвала недоумение нового начальника Департамента полиции А. А. Лопухина. По возвращении в Россию Азеф был вызван к нему для отчета.