Глеб Голубев - Всколыхнувший мир Страница 21

Дарвин записывает в рабочей тетради: «Что касается (вопроса о том), как образуются виды, учение Ламарка о «желании» абсурдно (а равным образом и доводы против него, а именно - как жила, какой была выдра до того времени, как она стала выдрой, - ну, разумеется, существовала тысяча промежуточных форм. - Противник скажет: покажите мне их. Я отвечу: да! если вы покажете мне каждую промежуточную ступень между бульдогом и борзой)».

Но, пожалуй, это скорее лишь удачный ораторский прием в предстоящем неизбежном споре. Нужны неопровержимые доказательства... («Увы! - самая непоколебимая уверенность автора теории в своей правоте ни в какой мере не является залогом ее истинности!..»)

Значит, опять за работу. Возможно, она шла бы быстрее, но ученый частенько отвлекается, захваченный какой-нибудь интересной идеей. Начав обрабатывать усоногих рачков, собранных во время плаванья, он так увлекся, что надолго забросил все другие исследования. День за днем Дарвин препарировал не очень ловкими пальцами крошечных рачков и внимательно изучал тончайшие особенности их строения под микроскопом. Весь дом пропах быстро портившимися рачками. («Не сомневаюсь, что сэр Э. Булъвар-Литтон имел в виду не кого-нибудь, а меня, когда вывел в одном своем романе профессора Лонага, написавшего два толстых тома о моллюсках-«блюдечках»...»)

Но Дарвин даже превзошел пародию на себя. Его увлечение усоногими длилось целых восемь лет, и за это время он выпустил о них четыре монографии! («Мой труд оказал мне весьма большую пользу при обсуждении в «Происхождении видов» принципов естественной классификации. И тем не менее я сомневаюсь в том, стоило ли затрачивать на него так много времени».)

Впрочем, друзья-ученые вовсе не считали это время потраченным зря. Гукер говорил ему, что делит жизнь друга на три периода: «просто собиратель в Кембридже; собиратель и наблюдатель - на «Бигле»; зрелый естествоиспытатель - после и только после работы об усоногих раках».

А однажды к Дарвину прислали делегацию окрестные фермеры. Они просили его выяснить, отчего за последние годы все падают урожаи клевера. Эта проблема тоже весьма заинтересовала великого ученого. Он много размышлял над нею, провел массу наблюдений и специальных опытов, а потом, пряча улыбку в окладистой бороде, дал фермерам неожиданный совет:

- Вы хотите, чтобы у вас на полях росло побольше клевера? Так заведите побольше кошек.

- Кошек? Которые ловят мышей?

- Вот именно.

- Но какое же они имеют отношение к урожаям клевера, сэр?

- Самое прямое.

И Дарвин с удовольствием объяснил замаскированную природой удивительную связь между кошками и урожаями клевера.

Кошки ловят не только тех мышей, что обитают в доме, но и полевок. А полевки мешают распространяться шмелям, разоряя их гнезда и поедая личинок и куколок. В окрестностях селений, где много кошек и они успешно охотятся за полевками, всегда бывает больше шмелей. А Дарвин выяснил, что только шмели благодаря своим длинным хоботкам могут хорошо опылять трубчатые цветы красного клевера.

Вот и протягивается неразрывная цепочка: больше кошек - меньше мышей на полях - больше шмелей - выше урожаи клевера. Потом молодой друг и ученик Дарвина, самый энергичный и талантливый защитник и пропагандист его идей, Томас Гексли, продолжит эту цепочку дальше - в обе стороны. Поскольку клевер служит главным кормом для коров и быков, напомнит он, а говядина - основной пищей для моряков, можно смело утверждать: кошкам должна быть благодарна Британия за то, что стала великой морской державой! Впрочем, пожалуй, даже не кошкам, а тихим и мирным старым девам, так будет точнее: ведь это они обычно разводят кошек...

Шутки шутками, но эта затейливая связь в самом деле неоспорима! Хороший пример того, как все в природе неразрывно связано со всем. Тронешь одно звено - совершенно неожиданные изменения произойдут в других местах, порой весьма отдаленных. И только теперь мы начинаем понимать всю сложность этих потайных экологических связей, впервые с такой классической наглядностью вскрытую Дарвином.

К счастью, главный научный труд его касался самых основных, коренных, мировоззренческих проблем. В него естественно входило решительно все, чем занимался даунский отшельник: и особенности строения усоногих рачков, и причудливые формы опыления цветов, и неожиданные связи между шмелями и морским могуществом Англии. («Я, как Крез, перегружен моим богатством фактов и думаю сделать книгу такой совершенной, как только могу».)

А сможет ли? Успеет? Позволит ли ему довести работу до конца усиливающаяся болезнь? Такие мысли все чаще мучают Дарвина, и в июле 1844 года он на всякий случай пишет письмо жене - как официальное завещание:

«Я только что окончил мой очерк теории видов. Если, как я думаю, моя теория будет принята хоть одним компетентным судьей, это будет значительным шагом вперед в науке.

Я пишу это на случай моей внезапной смерти, как мое торжественное и последнее желание...»

И дальше он деловито перечисляет тщательно продуманные указания, что надо будет сделать. Передать очерк «какому-нибудь компетентному лицу, дабы побудить его постараться исправить и расширить», для чего выделить 400 фунтов стерлингов и передать ему все черновые заметки и необходимые книги с пометками Дарвина.

Нужно найти хорошего редактора. Он наметил несколько кандидатов - кто согласится: Ляйелля, или профессора Форбса, или Генсло, или доктора Гукера. «Так как просмотр сносок и заметок будет скучной работой и так как поправки, расширения и изменения моего очерка потребуют значительного времени, то я передаю в вознаграждение сумму в 400 фунтов стерлингов, а также возможный доход за произведение...»

В доходе он явно сомневается.

Но это неважно, во всяком случае, теперь его совесть чиста. Он принял меры, чтобы его идеи не пропали для мира. Можно спокойно продолжать их уточнять и развивать дальше. («Хотя мне предстоит больше пинков, чем пенсов, я не откажусь, если только жизнь позволит, от своего труда».)

В это время сама природа вдруг словно решила помочь ученым - наглядно показать, как же происходит изменение видов.

До 1850 года в Англии встречались только светлые бабочки березовой пяденицы - под цвет лишайников на стволах деревьев. А позднее, как подметили натуралисты, в промышленных районах, где все черно от сажи и копоти, светлые формы бабочек совершенно исчезли, вымерли. Их сменили здесь бабочки с темной, почти черной окраской, лучше приспособленные для того, чтобы не попадаться на глаза своим врагам. Прекрасный пример естественного отбора!