Ирина Гуро - "Всем сердцем с вами". Клара Цеткин Страница 21

Хотя в зале не видно ни одного полицейского, их присутствие ясно ощущается за стенами, у входа.

Несмотря на свое оружие, они чувствуют себя не очень спокойно. Никто ведь не рождается полицейским!

Их слишком много тут, этих забастовщиков: не единицы, не кучки, как бывало. И среди них женщины, это тоже меняет дело. Тут поневоле задумаешься, когда потащишь из ножен саблю или в горячке замахнешься рукояткой пистолета на какую-нибудь… Точь-в-точь похожую на твою матушку или сестру.

Да, теперь другие времена. Маленький городишко Криммитчау, где так недавно главными фигурами были управляющий фабрикой, брандмайор и пастор, трудно узнать: все сместилось в нем.

И главными фигурами стали забастовщики. Именно от рабочих зависит жизнь городка, они главные здесь.

Когда ах натруженные руки сложены, не подымается дым из фабричных труб, стоят станки, заносятся пылью пролеты цеха… А хозяевам остается щелкать на счетах, подсчитывая убытки.

Теперь, после событий в России, после стачки на Обуховском заводе, после крестьянских выступлений на Волге, общность цели стала яснее. Рабочий мир далекой страны встал рядом, плечом к плечу.

И обо всем этом говорит Клара.

Да, разумеется, героизм в открытой схватке с полицейскими отрядами и с регулярными войсковыми частями, которые однажды строевым шагом вступают на фабричный двор. Но он и в долгих месяцах стачки, изматывающей силы. В сжимающей сердце жалости к детям.

И об этом тоже говорит Клара.

Есть такая вещь: рабочая солидарность! Вот она в действии здесь, в Криммитчау. И нет более благородной цели, чем укрепление ее.

Она еще не кончила свою речь. Ей надо сказать еще многое. Она радуется прочному контакту с залом.

Но вдруг чувствует какую-то перемену… Что там? За дверями слышны шум и выкрики.

По проходу между скамьями бежит парнишка.

— Полиция ломится в зал! — кричит он. Отнюдь не испуганно: по молодости лет ему все это очень интересно!

— Спокойствие, товарищи! Полиции не удастся разогнать наше собрание! Давайте завалим вход.

Рунге не дают закончить: все срываются с мест. Мужчины громоздят один на другой тяжелые столы и скамьи. Их руки как будто соскучились по работе, и она у них спорится. Настоящая баррикада выросла у дверей.

— Продолжай, Клара! — кричат из зала.

Клара продолжает речь: нельзя ждать мира между волками и ягнятами! Капиталисты не считаются ни с чем. Они разгоняют рабочее собрание силой оружия. А кто дал оружие в руки солдат? Государство! Кайзер! И если прольется рабочая кровь, то ведь она ценится у них дешевле водицы! А мы можем противопоставить им лишь свое единство! И это немало!

…По дверям снаружи бьют прикладами. С грохотом валится баррикада. Двустворчатая дверь распахивается, и в зал вступают полицейские. Офицер подымается на трибуну.

— Мы требуем от вас, — обращается Клара к нему, — объяснения, на каком основании вы врываетесь в зал и вводите в него вооруженных людей?

— Я действую на основании закона о воспрепятствовании бунтовщикам…

— Здесь нет бунтовщиков, господин офицер! — прерывает его Клара. — Здесь организованные рабочие! Товарищи, выйдем отсюда в полном порядке с нашими боевыми песнями!

Улицы городка, заваленные снегом, тонкие морозные узоры на стеклах окон, отсветы елочных свечей на них. В тихий этот мир врывается боевая песня. Это «Марсельеза». Может быть, ее слова повторяют сейчас забастовщики России?

В России революция!

Клара пробегала глазами столбцы последних сообщений. Она стояла посреди редакционной комнаты в пальто и шляпе. На ее лице было выражение, поразившее молодую помощницу Клары — Кете Дункер: какое-то еще чувство примешивалось к радости Клары. Что она видела за строчками этих первых известий? Может быть, она подумала в эту минуту о своем муже? Как-то Клара сказала Кете: «Чем старше становятся мои сыновья, тем яснее проступает в них сходство с отцом».

Могла ли Клара не вспомнить об Осипе Цеткине сейчас?

И страницы «Равенства» стали рассказывать о русских рабочих, их бедах и их стойкости.

Клара писала передовые статьи: читателю надо не только показать преступления царизма, трагедию Кровавого воскресенья, но дать почувствовать силу гнева, мощь пролетарского отпора, судить чувства не жалости, а протеста. В России наступила пора революционного действия, и это должно стать ясным читателям «Равенства». Клара не переставала думать: что делается в Берлине? Почему мы молчим, когда русские пролетарии строят баррикады? Да возможно ли это? У них в Штутгарте уже проводятся митинги солидарности, и Клара выступает на них…

На дворе ясный январский день. Зима в этом году суровая: ударили десятиградусные морозы.

Клара подняла меховой воротник и сунула руки в муфту. Но острый ветер пронизывает до костей. Не из одного желания укрыться от него, но из любопытства она останавливается перед вывеской кафе «Регент». Это владения Кунде, здесь собираются «отцы города». Интересно, что они говорят насчет событий в России?

Ораторствует Фохт. И, как видно, уже давно, его лысина блестит от пота и, возможно, от непосильного умственного напряжения. Увидев Клару, все встают.

— Что вы скажете о революции в России, господа?

— Подождем давать определения, фрау Цеткин. Еще рано говорить о революции… Да и есть ли основания для этого? Могут ли рабочие столь отсталой страны подняться на революцию? Мы прежде всего должны выяснить для самих себя: что происходит в России, господа? Революция или всего лишь эпизод борьбы?

— Какой эпизод? — не сдержалась Клара. — Рабочий класс России ведет испытанная партия! И она подымает пролетариат на социальную революцию!

— Не будем горячиться! — произносит Фохт. — Будем думать.

А чего, в самом деле, могла она ожидать здесь, в «Регенте»?

— Думайте, думайте! — бросает она и подымается.

Клара выходит на улицу, ее теплые башмаки скользят уже по узкому тротуару окраины. Домики рабочих теснятся к фабричным корпусам.

Клара открывает калитку, идет к крыльцу. Звонкий мальчишеский голос выводит ее из раздумья:

— Фрау Цеткин! Фрау Цеткин!

— Почему ты так кричишь? Ты думаешь, за эти дни, что мы не виделись, я оглохла?

Это внук соседки, Макс. Макс Всезнаюпервый. Он а на этот раз оправдывает свое прозвище:

— Дядя Пауль наказал мне высматривать вас, фрау Цеткин, наши все в зале ферейна, там очень большое собрание.

Клара быстро идет по знакомой дороге к зданию союза швейников.

Она бросила пальто на стол, где уже лежала груда других, — вешалки были переполнены. «Весь поселок здесь… и это связано с событиями в России», — поняла она и сразу окунулась в атмосферу митинга. — Товарищ Клара, сюда!