Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 Страница 21

На второй день свадьбы я собрался уехать. Я начал с того, что разобрал ларец с дарами планетам, сохранив в нем алмазы и отправив с ними все мои деньги в банк Корсиканский Русса, где содержалась также вся сумма, что мне кредитовал Греппи; я взял кредитное письмо на Туртона и Баура; поскольку м-м д'Юрфэ была в Лионе, у меня не могло возникнуть нужды в деньгах. Трех сотен луи, что были у меня в кошельке, мне хватало на текущие расходы. Но относительно Марколины я поступил по другому. Я взял шесть сотен луи, что были у нее, и добавил к ним двадцать пять и оформил обменное письмо на 15 000 на Лион, потому что думал, что воспользуюсь удобной оказией, чтобы отослать их ей. Для этой же оказии я сделал для нее отдельный чемодан, в который она должна была сложить все платья и все белье, что я для нее заказал. Марколина стала настоящей красавицей и восприняла манеры приличного общества. Накануне нашего отъезда мы попрощались с м-м Н.Н., поужинав у нее вместе с ее мужем и всем семейством. Та нежно обняла Марколину и не менее нежно — меня, автора всего ее благополучия, несмотря на присутствие мужа, который засвидетельствовал мне самую крепкую дружбу.

Мы выехали на следующий день, с намерением ехать всю ночь, чтобы остановиться только в Авиньоне, но в половине шестого, в одном лье от перекрестка Круа д'Ор сломалась рама дышла моей коляски, так что нам понадобился каретник. Мы вынуждены были расположиться ждать, когда придет нам помощь из ближайшего местечка. Клермон пошел справиться в красивый дом, расположенный справа от нас в глубине аллеи в 300 шагов, обсаженной деревьями. У меня остался только один почтальон, которому я не разрешил покидать четверку чересчур резвых лошадей. Клермон вернулся с двумя слугами из того дома, один из которых от имени своего хозяина пригласил нас пойти подождать каретника у него. Я счел бы для себя невежливым отказаться от такого приглашения, весьма, впрочем, естественного для здешнего народа, и особенно для благородного сословия. Привязали дышло веревками и, оставив все на попечении Клермона, я пошел пешком вместе с Марколиной к этому дому. Послали за каретником, а коляска медленно последовала за нами. Три дамы в сопровождении двух благородного вида кавалеров вышли нам навстречу, и один из них сказал мне, что не может слишком быть недовольным случившимся с нами несчастьем, потому что оно доставило мадам удовольствие предложить мне свои дом и свои услуги. Я повернулся к означенной даме и сказал, что надеюсь, что доставленные мною неудобства продлятся не более часочка. Она сделала мне реверанс, но я не разглядел ее лица. В этот день дул сильный ветер из Прованса, и на ней был, как и на двух остальных, низко надвинутый капюшон. Марколина была с непокрытой головой, и ее прекрасные волосы развевались на ветру. Она ответила реверансом и улыбкой на прекрасные комплименты по поводу ее прелестей, которыми играет ветер; тот же человек, который меня встретил, спросил у меня, предложив ей свою руку, не моя ли она дочь. Марколина улыбнулась, и я ответил, что она моя кузина, и что мы венецианцы.

Самый вежливый из французов настолько старается польстить красивой женщине, что часто не осознает, что комплимент, который он ей делает, звучит в ущерб третьему лицу. Он не мог бы, по совести, предположить в Марколине мою дочь, потому что, несмотря на двадцать лет разницы в возрасте, я выглядел старше лишь на десять, поэтому она и рассмеялась. Мы собирались войти, когда выбежали большая сторожевая собака, а за ней — красивый спаниель с длинными ушами. Испугавшись, как бы большая ее не укусила, мадам бросилась под защиту маленькой, и, споткнувшись, упала. Мы все бросились ее поднимать, но, поднявшись сама, она сказала, что вывихнула ногу, и, хромая, поднялась в свои апартаменты в сопровождении сеньора, с которым я разговаривал. Едва мы уселись, нам принесли лимонаду, и, видя, что Марколина остановилась в растерянности перед одной из этих дам, которая заговорила с ней, я принес той свои извинения, объяснив все. Она начала говорить на ломаном языке, но настолько плохо, что мне пришлось попросить ее не говорить вообще. Это было лучше, чем вызывать смех фразами на иностранном языке. Одна из двух дам, более некрасивая, сказала мне, что странно, что в Венеции пренебрегают воспитанием девочек в этой области.

— Разве их не учат французскому?

— К сожалению, мадам, у меня на родине в систему образования девочек не включают ни изучение иностранных языков, ни карточные игры, это происходит, когда обучение уже закончено.

— Вы, значит, тоже венецианец?

— Да, мадам.

— На самом деле, в это не верится.

Я отвесил реверанс на этот странный комплимент, потому что, хотя и лестный для меня, он обижал моих соотечественников, однако это не ускользнуло от внимания Марколины, которая издала легкий смешок.

— Мадемуазель, значит, понимает по-французски, — сказала мне комплиментщица, — поскольку она засмеялась.

— Да, мадам, она все понимает, и она засмеялась, потому что знает, что я таков же, как остальные венецианцы.

– Нет, мадам, нет, мадам, — сказала Марколина и засмеялась.

Кавалер, который проводил раненную даму в ее комнату, вернулся и сказал нам, что мадам, видя свою лодыжку распухшей, легла в кровать и просила нас подняться в ее комнату.

Она лежала на большой кровати в глубине алькова, который занавеси из тафты делали еще темнее. Она была без капюшона, но невозможно было разобрать, красива ли она или дурна, молода или среднего возраста. Я сказал ей, что я в отчаянии, став причиной ее несчастья, и она ответила на итальянском венецианском, что не стоит обращать внимания.

Обрадованный тем, что слышу свой родной язык, особенно в отношении Марколины, я ее представил, сказав, что, поскольку та не знает французского, она сможет с ней поговорить, и та заговорила и повеселила ее своими наивностями, для того, чтобы понять которые, надо хорошо понимать прелестный диалект моей родины.

— Мадам графиня, значит, бывала в Венеции? — спросил я ее.

— Никогда, месье, но я много разговаривала с венецианцами.

Пришел слуга и сказал, что каретник уже во дворе, и что ему надо не менее четырех часов, чтобы привести коляску в исправное состояние. Я попросил позволения спуститься и все увидел сам. Каретник жил в четверти лье отсюда, и я подумал отправиться туда в коляске, подвязав дышло к буксиру веревками, но тот же человек, что говорил со мной ранее, попросил меня от имени графини отужинать и провести здесь ночь у нее, поскольку, отправившись к каретнику, я заплутаю, приеду туда только к ночи, и каретник, вынужденный работать при свечах, сделает все плохо. Согласившись с этим, я сказал каретнику отправляться домой, вернуться сюда на рассвете со всем необходимым, чтобы я смог ехать дальше. Клермон перенес в помещение, которое я должен был занять, все, что у нас было легкого. Я пошел засвидетельствовать мою благодарность графине, прервав смешки, которые вызывала Марколина своими речами, которые графиня переводила, веселя всю остальную компанию. Я не удивился, застав Марколину уже в нежных отношениях с графиней, которую я, к сожалению, не видел, так как понимал ее слабое состояние. Выставили на стол семь кувертов, и я надеялся теперь ее увидеть, но отнюдь — она не захотела ужинать. Она продолжала разговаривать, то со мной, то с Марколиной, очень умно и с большой обходительностью. Я узнал, что она вдова, по одному ее слову — мой покойный муж — которое у нее вылетело. Я никак не осмеливался спросить, у кого мы находимся. Я услышал ее имя только от Клермона, когда пошел спать, но все равно, у меня не было никакого представления, какой семье принадлежит это имя.