Темпл Грэндин - Отворяя двери надежды. Мой опыт преодоления аутизма Страница 22

Тем не менее при виде этой двери мне становилось физически дурно. Дрожали ноги, на лбу выступал пот, в желудке все переворачивалось. Я проходила внутрь, надеясь, что тошнота останется за дверью, — но она не проходила. Преодолев заветный порог, я останавливалась, прислоняясь к стене, с дрожью, бьющимся сердцем и тошнотой, подступающей к горлу. Не раз мне приходило в голову разбить стеклянную дверь и избавиться от этого наваждения!

Я пыталась объяснить себе появление данной фиксации. Почему меня так притягивает эта дверь? Чего я боюсь? Что особенного, в конце концов, скрыто в этой чертовой стекляшке?!

Затем мне пришло в голову, что у магазинной двери есть еще одно необычное свойство: прозрачность. Никаких секретов! Я писала в дневнике:

Просто стеклянная дверь… И однако она делит мир надвое. Мне кажется, в те две секунды, что я трачу на проход через дверь, совершается нечто значительное — как будто переход из одного душевного состояния в другое. Неважно, сколько раз я пройду туда и обратно: я останусь в том же самом мире — другим станет лишь мое видение этого мира. Меняется только состояние души, а внешний мир остается неизменным. Никаких тайн!

После трех недель борьбы со стеклянной дверью я наконец вошла в магазин как обычный покупатель: не пробежала и не проскочила, а просто вошла. Однако этого было недостаточно. В следующие нескольких недель я часто заходила в тот же магазин. Однажды я прошла туда и обратно десять раз подряд. Единственное, чего я боялась, — показаться смешной. Менеджер в магазине заметил меня, но, к счастью, не сказал ни слова.

Не только увлечение стеклянной дверью не давало мне покоя, те же чувства вызывал и станок. Умом я понимала его пользу, однако перед глазами у меня все время стоял настоящий станок для скота — грубый сельскохозяйственный механизм. Мне было трудно признать, что тот станок и моя пресс-машина — фактически одно и то же. Станок на ранчо предназначался для удержания животного во время болезненных операций; таким образом, для меня с ним связывалось представление о жестокости. Конечно, говорила я себе, в принципе возможно, что какой-нибудь садист, загнав беззащитную корову в станок, начнет над ней издеваться, но, как правило, животноводы обращаются со скотом мягко. Станок необходим, чтобы удерживать животное во время клеймения или вакцинации. Главное в нем — не воображаемая жестокость, а реальная польза.

Первый мой станок, созданный по образцу устройства на ранчо, обеспечивал такое же по силе и качеству давление. Со временем, привыкнув к давлению, я создала новую модель — более мягкую.

Но в то время я еще не разобралась с этим парадоксом пользы-отвержения, и стоило мне увидеть в газете рекламу станков для скота, меня захватывал поток противоречивых мыслей и эмоций. Чтобы встретиться со своими страхами лицом к лицу, я сфотографировалась в настоящем станке для скота, увеличила фотографию и повесила ее на стенку. Наконец я научилась думать о своем станке с нежностью и удовольствием. Благодаря этому и мое отношение к людям стало более дружественным. Однако где-то в подсознании я по-прежнему боялась тех мыслей и чувств, что пробуждал во мне станок.

На очередной Аризонской ярмарке я получила еще несколько уроков. За семь лет до того мне безумно нравилось катание на аттракционе «Сюрприз». Согласно данным исследований, аутичные дети часто сперва пугаются быстрого движения, но потом увлекаются им так, что не могут думать ни о чем другом. Итак, я снова купила билет на «Сюрприз», и еще несколько кусочков сложились в общую мозаику. Ученые установили, что аутичным детям, как правило, нравится интенсивная стимуляция, даже такая, которая для нормального ребенка была бы болезненной. Возможно, именно стремление к интенсивной стимуляции заставляет некоторых аутичных детей причинять себе боль. Я вдруг поняла, что «Сюрприз» — не просто предшественник моего станка, он действует раза в два сильнее, чем станок на ранчо! Центробежная сила буквально приклеивала меня к стенке. Мне оставалось только отдаться возникающим ощущениям. Какой-то выступ на стенке больно давил в спину; однако я понимала, что только такие ощущения, грубые и дикие, могли семь лет назад пробить мой защитный барьер и заставить что-то почувствовать.

После катания на карусели я увидела рекламный плакат с изображением станка для скота. Меня охватил поток противоречивых мыслей и чувств, и я в страхе отступила.

Теперь, когда я стала старше и преодолела свое тактильно-защитное поведение, «Сюрприз» больше не доставлял мне удовольствия: я уже не чувствовала ничего, кроме головокружения и тошноты. В моей первой пресс-машине я тоже сжимала себя почти вдвое сильнее, чем в последующих моделях. Постепенно я привыкла к мягкости, и слишком сильное давление стало мне неприятно.

Тем вечером я написала маме письмо, где рассказала, что часто чувствую себя ненужной, поведала о своей фиксации на стеклянной двери и о внутреннем конфликте, связанном со станком. Может быть, я просто ненормальная, которая одержима безумной идеей? Со следующей почтой я получила мамин ответ:

…Ты должна гордиться тем, что не похожа на других. Великие люди, принесшие много пользы человечеству, были не такими, как все, и искали свой жизненный путь в одиночку. Пусть приспособленцы и социальные трутни беззаботно порхают по жизни; ты, Темпл, призвана к настоящей работе.

И, дорогая, не беспокойся о своем станке! Это просто удобное устройство. Помнишь, когда ты была маленькой, то ненавидела все «удобное»? Просто терпеть не могла! Но сейчас тебе понадобился станок — и это естественно. Самое трудное в жизни — понять, что в тебе самой не все просто и гладко. Сейчас незрелая часть твоей души задерживает зрелую, мешая ей двигаться вперед. Не стыдись своих «детских» чувств и фантазий. Они необходимы: из них человек черпает жизненные силы.

Тебе необходимы символы. Ты их любишь. Подобно художнику, ты символами выражаешь свои чувства. В конце концов, все искусство насквозь символично…

Несколькими днями позже я поняла, что страдаю от старого и знакомого синдрома — тоски по привычным условиям, привычным занятиям, привычным товарищам и учителям. И дело вовсе не в моей «неприкаянности»: просто я реагирую на новых людей, новое окружение и новые предметы, как типичный человек с аутизмом, — например, мучаюсь приступами колита. В это время я наконец поняла, что высшая школа — не единственный для меня путь. Я могу лезть из кожи вон, чтобы защитить диплом; но стоит ли ради этого губить здоровье? Ведь можно просто работать не надрываясь и не мучая себя. В конце концов, изучить статистику — это не цель жизни!

Иногда, входя в супермаркет, я снова ощущала прежний страх перед стеклянной дверью. Наконец я решила, что страх уйдет постепенно — так же, как постепенно приходит понимание.

Всю осень я боролась с новыми проблемами — и со старой проблемой станка. «Как может, — думала я, — грубое механическое устройство, предназначенное для скота, порождать чувство нежности и заботы?» Я размышляла о религии и о том, как религиозные символы произошли из грубых языческих культов. Даже сейчас, когда изначальный символ изменился, его эмоциональное воздействие по-прежнему огромно. Так и с моим станком. Изначально эта машина воплощала мощную, подавляющую силу. Новая модель действует более мягко, и благодаря этому с большей силой и настоятельностью пробуждает эмоции, связанные с нежностью и любовью.

…Некоторые спрашивали меня, как я, любя кошек, могу ставить над ними эксперименты? Я не знала, что ответить. Похожие вопросы о моем станке задавала я себе. Как может устройство, предназначенное для насилия над животными, рождать в человеке любовь к ближнему?

Глава 10. За стеклянной дверью

В феврале 1971 года я впервые работала со станком для скота на ферме. Через мой станок прошло около 130 животных. До тех пор мне случалось только смотреть на процесс со стороны. Но на этот раз один из ковбоев не вышел на работу, и трем другим требовалась помощь — поэтому они не возражали против моего участия. Сначала я неправильно установила размеры головного отверстия — и теленок выскользнул наружу. Но в дальнейшем я не подвела ни разу — работала так, словно занималась этим всю жизнь! Вместе с другими работниками я выполняла все обычные операции: клеймение, кастрацию, уколы.

Ковбои на пастбище относились к своей работе с почти детской беззаботностью. Они включали радио и едва не приплясывали под звуки латиноамериканской музыки.

Когда первый теленок выскользнул из станка, мне стало стыдно: теперь из-за моей ошибки другим придется его ловить и тащить обратно. Но трое моих напарников отнеслись к этому снисходительно. Один из них сказал: «Забудь об этом! Такое время от времени бывает с каждым. Ты все делаешь правильно».