Фрида Вигдорова - Девочки (дневник матери) Страница 22

Но вообще она просто пухнет от гордости и всем хвастливо сообщает:

— Вы знаете мою сестричку Галочку? Она всех старше, у нее беленькие волосики, а глазки карие.

21 августа 46.

Саша:

— Мама, мы играем, и Шурик абсолютно никого не обижает: ни меня, ни Севу, ни Галю, ни себя, — никого!

Она же:

— Мама, купи нам такого мальчика, как Шурик, только не такого грубого.

Саша:

— Чур, моя мама!

Минутное замешательство и потом Галкин вопль:

— А голова мамина — чур, моя!

Саша, о маленьких ножницах:

— Мам, эти ножницы — грудные?

25 августа 46.

Ника была случайной свидетельницей такого разговора:

Саша, детям:

— Я разрушу ваш домик!

Галя:

— Не смей, я скажу маме.

Саша:

— Тогда я скажу папе, что ты меня ударила!

Тогда вмешалась Ника, спросив у детей, ударяла ли Галя Сашу. Все хором сказали — нет. Тогда Саша со слезами стала повторять:

— Нет, ударила, нет, ударила! Я скажу папе, и он мне поверит. Он мне поверит, а не Гале.

Это очень серьезно, очень тревожно. Но как всегда — не знаю, что нужно сделать. Для серьезного разговора на эту тему Саша слишком глупа еще. Отшлепать — она не поймет, за что. Простой выговор («Нехорошо говорить неправду, никто не поверит девочке, если она говорит неправду») не произведет на нее никакого впечатления.

Сказать: «Прости меня, я больше никогда не буду!» ей ничего не стоит.

21 сентября 46.

Саша придумала новое слово. Она сказала:

— Мама, я не забуду того, что ты мне говоришь, я не такая забудка, как Галя.

Я, по телефону:

— Я выеду в четыре!

Саша, по обыкновению с воплем:

— Нет, нет, ты не в четыре, а в пять поедешь!

Галя, иронически:

— Ребенок, знавший арифметику…

В этом замечании усматриваю тлетворное влияние Шуриного остроумия.

Саша:

— Мама, ты что, не слышишь? У тебя что, уш нету?

22 сентября 46.

Галя ходит в новую школу. Попала к молодой учительнице. Как остроумно заметил С. А. Гуревич[23], с точки зрения журналистской это хорошо, с точки зрения материнской — очень плохо.

Неопытная. Ребята едва научились узнавать подлежащее и сказуемое, а она уже требует, чтобы они находили сказуемое в безличном предложении, сказуемое, выраженное прилагательным, наречием и т. д.

Бестактная. Я послала ей записку, в которой просила посадить Галю ближе к доске, так как у нее после кори было осложнение на ухо, и она не совсем хорошо слышит. Прочитав записку, учительница сказала Гале: «Пусть мать принесет справку от врача».

Не знаю, как там с педагогической точки зрения, но, по-моему, нельзя давать ребенку понять, что не веришь его матери.

Потом: учительница все время требовала, чтобы Гале сшили коричневую форму. Пришлось покориться. Мама Соня купила коричневой шерсти и сама сшила чудесное платье. Галя полетела в школу как на крыльях, гордая и счастливая. Вернувшись смущенная, сказала:

— Чудна́я у нас Ирина Николаевна. Сама велела шить форму, а сама не радуется.

На днях было так:

— Шура, — сказала, я подхалимским голосом: — Мне очень хочется сегодня встретиться с Юшей, она здесь проездом. Я уйду часа на полтора.

— Ни в коем случае! — воскликнул Шура, так как Саша чувствовала себя не совсем хорошо.

— Очень тебя прошу, — продолжала я. — Там меня ждут, я обещала, я просила папу Абу побыть с детьми. Очень тебя прошу.

Секунду мы препирались — очень мягко, без воплей. И вдруг видим, лицо у Гали исказилось, и она начала плакать:

— Я хочу, — объяснила она мне потом сквозь слезы, — чтобы Шура тебя отпускал и чтобы ты ходила куда хочешь.

А Саша, услышав, что я ухожу, завопила:

— Нет, нет, не уходи! Не уходи! Завтра пойдешь, сегодня не ходи!

Таково соотношение сил в нашем семействе.

Саша, играя, говорит сама с собой:

— Здравствуйте, Петр Иванович! Как ваше желание? Живание? Как вы живете? Как ваши дети?

Я обращаюсь с детьми несдержанно, много кричу, сержусь из-за пустяков. Сашку — ту даже шлепаю. Самую малость, правда.

Саша стоит на кончике кровати.

— Упадешь! — предостерегаю я трижды.

— Не упаду! — отвечает она и, конечно, падает. Видимо, ушиблась не очень — не плачет.

Я говорю:

— Так тебе и надо!

Тогда Саша начинает судорожно рыдать, забивается в угол кровати и, когда я подхожу к ней, плача, говорит:

— Нет, нет, уходи, ты меня не пожалела, ты меня не пожалела — уходи.

Саша:

— До свиданья, счастливо, пока, всего хорошего! Передайте привет тому, к кому идете!

Саша:

— Какое странное говорение!

— Мама, это было давно? Лет назад?

Галя читает «Детство Никиты».

Саша раскладывает кубики и поет: «Тихо — окаянский флот!»

24 сентября 46.

Сегодня утром Галя нипочем не хотела вставать, хотя вчера легла рано. Я долго не могла добиться — в чем дело. Наконец Галя объяснила. Вчера учительница, увидев у нее в руках линейку, заподозрила ее в том, что она делала домашнее задание в классе (подчеркивала подлежащее и сказуемое). Галя объяснила, что вынула линейку по просьбе соседки. Ирина Николаевна не поверила и сказала:

— Девочки, кто видел, как Кулаковская подчеркивала в классе?

Какая-то девица подняла руку, и учительница поставила Гале в журнале двойку.

Галя, конечно, сказала правду: я видела, как она делала уроки и как подчеркивала эти злополучные подлежащие. Да если бы и не видела, поверила бы: что-что, а врать она не врет.

28 сентября 46.

Саша:

— Мама, наше масло русское[24], значит, оно воевает с немцами?

29 сентября 46.

Саше часто — в трамвае, на бульваре — задают один и тот же вопрос: «Почему у тебя глазки такие черные? Они у тебя грязные, ты их не моешь?»

До сих пор Саша силилась как-то оправдаться: «Нет, — говорила она, — я моюсь, я купаюсь, я их с мылом мою!» — и ссылалась на меня: вот, мол, она может подтвердить.

Сегодня я имела удовольствие слышать, как Саша энергично парировала попытки посмеяться над ней и ее чернотой.

Место действия — Патриаршие пруды. Лавочка.