Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг… Страница 22

— Точно не знаю, полковник, но… Но должны бы, а?

— Должны бы, — вздохнул Саранчов. — Мы намерзлись, вы — нажарились. Должны бы.

Штатные начальники отрядов, предназначенных для внезапного удара по доселе надежно прикрытой пустынями Хиве, оказались как бы не у дел. Как бы в тыловом эшелоне, что равно касалось как захворавшего полковника Ломакина, так и генерала Веревкина, озабоченного не своей болезнью, а беспомощным положением многочисленных обмороженных казаков. В незнакомой, настежь распахнутой всем неожиданностям местности он не мог их оставить, опасаясь внезапной атаки джигитов хивинского хана или бродячих шаек искателей легкой добычи. И тащился в обозе, передоверив, подобно полковнику Ломакину, командование наиболее боеспособными частями своему бессменному командиру авангарда. И оба офицера — молодой и старый — отлично понимали друг друга, не тратя понапрасну времени ради выяснения вечного вопроса русской армии: «Кто главнее?»

Авангарды Мангышлакского и Оренбургского отрядов соединились под Кунградом. До самой Хивы оставалось еще двести пятьдесят верст с гаком, и эти версты оказались самыми сложными и кровавыми. Конные отряды хивинской гвардии, обнаружив в собственном ханстве непонятно откуда взявшиеся крупные русские силы, перекрыли все дороги к столице, упорно сражаясь за каждый кишлак и за каждый арык. За свою свободу дрались хивинцы на удивление стойко и отважно, не боясь глубоких фланговых рейдов, стремительных конных атак, яростной рубки и отхода врассыпную, после чего вновь собирались в заранее оговоренном месте. Они сжигали за собою все мосты через глубокие арыки, разрушали плотины, засыпали или заваливали трупами животных колодцы с хорошей водой.

— Молодцы, — сказал Саранчов. — За свою землицу да не постоять насмерть — грех великий и неотмолимый. Что перед нашим Господом, что перед ихним.

Он пришел навестить Михаила Дмитриевича, который в последней рубке получил семь ранений и отлеживался в арбе. Ему нравился Скобелев, годившийся ему в сыновья, а раны его — не нравились. Слишком было жарко для открытых резаных ран.

— Не загниешь, Михаил? Может, доктора тебе из нашего тыла вызвать?

— Меня прапорщик Млынов пользует, — через силу усмехнулся Скобелев. — Не знаю, какой дрянью, но черви пока не завелись.

— А что за киргиз с этим прапорщиком?

— Родственник его.

— Со стороны матери, поди? — зачем-то уточнил Саранчов. И уж совершенно неожиданно добавил:

— Ну, девчонки в четырнадцать лет все пригожи. Хоть наших взять, хоть ихних. Сила у них — внутри.

Вздохнул невесело, озабоченно покачал головой. Потом сказал вдруг:

— Газетчик иностранный приехал. Пытает все, когда Хиву будем штурмовать. Я пришлю его к тебе, а, Михаил? Ты, поди, по-ихнему разумеешь.

— Разумею! — радостно признался Скобелев.

На следующий день Саранчов прислал с сопровождающим — он не очень-то доверял иностранцам — коренастого рыжеватого господина в странной шляпе, чудом сидящей на затылке.

— Макгахан. Корреспондент газеты…

— Вам будет легче, если перейдем на английский, — улыбнулся Михаил Дмитриевич.

Американец два дня не отходил от раненого подполковника, с удовольствием болтая на родном языке. А Михаил Дмитриевич шлифовал произношение, а заодно и просвещал любопытного иностранца:

— У русских отвага иного свойства, нежели у европейцев, друг мой. Мы — фаталисты, и любимая присказка солдат перед штурмом: «Чему быть, того не миновать». А любимый приказ офицера на штурм: «Двум смертям не бывать, ребята. За мной!..» Вы должны сами ощутить это, а потому я приглашаю вас на какой-нибудь из своих ближайших штурмов. Пойдете?

— А почему бы и нет, господин генерал «За мной!»? — улыбнулся Макгахан.

— Я всего лишь подполковник, сэр.

— А я никогда случайно не оговариваюсь.

— Сплюньте по русскому обычаю, — Скобелев был весьма польщен, но самодовольную улыбку прятал изо всех сил. — Что вами движет: расчет или эмоции?

— Американцы всегда исходят из соображений прагматических в отличие от русских бородатых романтиков. Так что мы с вами представляем два полюса идеальной мужской души. И это скверно, поскольку полюса никогда не сходятся.

— Вот тут вы не правы, дружище, — улыбнулся Михаил Дмитриевич. — Они сходятся в магните, и уж чего-чего, а этого свойства у нас обоих, кажется, в избытке.

Скобелевская натура обладала не только огромным магнетизмом, но и данной от Бога способностью улавливать напряжение боевой обстановки. И хотя не было тогда у него ни кровавого военного опыта, ни донесений, позволяющих командиру делать определенный вывод, однако он необъяснимо чувствовал, что противники вполне созрели для того, чтобы качественно изменить сложившуюся партизанскую войну, призрак которой все время беспокоил Михаила Дмитриевича. Такая война была на руку хивинцам, но Кауфман был умен и опытен и должен был, обязан был — с точки зрения подполковника Скобелева, разумеется, — выбить этот козырь из колоды военных возможностей хивинского хана.

И доселе обретавшийся в тылу наказной атаман Уральского казачьего войска Николай Александрович Веревкин припомнил, что он не только атаман, но и войсковой генерал. Хивинская конница была оттеснена к столице ханства, беспокойства за обозы с обмороженными и больными несколько притупились, и генерал счел необходимым личное присутствие в своих боеспособных частях. По дороге к ним его перехватил гонец от генерала Кауфмана, и на свидание с Саранчовым и Скобелевым Николай Александрович явился с депешей в руках.

— Приказ на соединение у моста Сарыкупрюк, — сказал он командирам авангардов. — Я спешу на свидание с Константином Петровичем, однако генерал просит повременить с атакой, поскольку не желает лишнего кровопролития и очень рассчитывает на сдачу гарнизона безо всяких условий.

— И что же? — с плохо скрытым раздражением спросил Скобелев. — Хивинцы уже знают об этом и с восторгом готовы сдать крепость без всяких оговоренностей?

— Ваша запальчивость, полковник, по меньшей мере неуместна, — укоризненно сказал Веревкин. — Я лишь исполняю отданные мне приказания, не более того.

— Неделю назад Михал Дмитрич на засаду нарвался, — вздохнул Саранчов. — Еле отбился и ушел. С семью порезами. Такие здесь дела, Николай Александрович.

— Я буду атаковать Шахабадские ворота, — хмуро произнес Скобелев. — Даже если вы, генерал, откажете мне в помощи.

— Я сообщу об этом Кауфману. Но вас, полковник Саранчов, прошу воздержаться от необдуманных поступков. Ни один наш казак не должен участвовать в авантюре, которую задумал Скобелев.