Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932) Страница 22

Хлеба почти не было, и мы начали забывать его вкус. Было счастьем, если удавалось раздобыть нечто, напоминающее хлеб, из какой-нибудь смеси пшеницы с другими ингредиентами. Лина замечательно пекла хлебцы из картошки с добавлением муки, чтобы они не разваливались. Иногда, если удавалось достать свеклу и луковицу, она делала изумительный холодный винегрет, добавляя к этим овощам картошку и поливая всё уксусом и капелькой масла. Мы проводили много времени в поисках пищи, но моей главной обязанностью было подметать пол в нашей обшей комнате. Когда я попробовала в первый раз, это показалось мне развлечением. Я не представляла себе тогда, что это удовольствие будет сопровождать меня всю жизнь.

Моей матери почти никогда не было дома, она была занята тем, что пыталась войти в контакт с разными влиятельными людьми, которые, по слухам, могли ей помочь. Нельзя было терять время, людей арестовывали и расстреливали сотнями. Тюрьмы были переполнены, в камерах нечем было дышать. Условия, в которых содержались арестованные, были неописуемы. Многие умирали от нехватки пищи, у тех кто выживал, развивались различные болезни.

Благодаря мужеству и энергии матери мы скоро узнали, где содержатся наши узники. Мы попытались передать им съестное и смену белья, в чем они крайне нуждались. Как раз в это время мы услышали об аресте в Москве Великой княгини Елизаветы[41], основательницы и главы Марфо-Мариинской обители.

Позже мы узнали, что после содержания в тюрьме ее увезли в Сибирь, где вместе с Великим князем Сергеем Михайловичем[42] и двумя другими Великими князьями ее подвели к заброшенной шахте и столкнули в нее. Великий князь Сергей Михайлович по дороге к шахте решил бежать и был застрелен, но остальные были зверски брошены в шахту и оставлены там на произвол судьбы.

Приблизительно в это время Великий князь Георгий Михайлович был арестован в Финляндии. Я была ужасно расстроена, когда услышала об этом. Это было страшное время, наши правители решили покончить с Царской Семьей и всеми, кто был близок к ней.

Нам приходилось как-то жить, и деньги подходили к концу. Пришлось продать всё, что у нас осталось, — драгоценности и прелестные платья матери. Люди, приходившие покупать, давали мизерную цену, особенно за платья, потому что «кому же нужны теперь такие вещи». Наш старый дворецкий покинул нас и поехал домой, на Украину. Теперь мы остались только с Линой. Впервые в жизни мне пришлось выйти из дома одной. Лина не могла сопровождать меня, так как была слишком занята по дому. Ика тоже была занята, она начала работать. Катуся устроила ее работать в больнице, прямо через дорогу. Наши узники были переведены в другую тюрьму, гораздо дальше. Мы слыхали, что, хотя условия там несколько лучше, здоровье Кота ухудшилось.

Потом, однажды появились большевики и приказали нам, включая и нижних жильцов, освободить дом. Они дали нам на это сорок восемь часов. Мама сразу же пошла к Николаю Татищеву, двоюродному брату отца, у которого был большой дом на Спасской улице, и просила помочь нам. Дядя предложил нам одну из своих квартир, большинство из них были свободны, поскольку люди, жившие в Петрограде, бросив всё, покидали город сотнями. Так что в предложенной нам квартире всё было: ковры, мебель, кухонные принадлежности и прочее. Лифт не работал, и швейцара не было, приходилось подниматься по черному ходу на четвертый этаж. Это угнетало, никогда в своей жизни я не видела такой мрачной утомительной лестницы.

Подавленность, несчастья, мрак были повсюду. Люди не могли говорить ни о чем, кроме как раздобыть хлеб, муку или картошку. О таких вещах, как масло, яйца или сахар, забыли. Один раз в день можно было пойти в бывший магазин армии и флота, где была устроена большая столовая. После долгого стояния в очереди можно было получить талон, и, отстояв в другой очереди, вы оказывались обладателем жестяной тарелки водянистой бурды, называемой супом. Единственно приятным в нем было то, что он был обжигающе горячим. К супу полагался тоненький кусочек хлеба, и это был весь обед. Бедная, бедная многострадальная Россия. Ко всему прочему в Петрограде стала распространяться страшная болезнь, которую называли «испанкой». Она обрушивалась на человека внезапно и быстро развивалась. Смерть могла наступить через четыре дня после начала болезни, и люди умирали сотнями. Среди руководителей ЧК была женщина по фамилии Стасова[43], известная своей жестокостью. Она выносила смертные приговоры без угрызений совести, и сотни людей были посланы на смерть по ее приказу. Оба — и Кот и отец — были в серьезнейшей опасности. Бедная мама не знала покоя. Каждый день она проводила в попытках что-то разузнать, найти каких-то влиятельных людей, спрашивая совета, где только можно. Наконец один из друзей сказал ей, что всё находится в руках этой женщины. Все арестанты были в ее ведении.

Было трудно принять решение. С одной стороны, она могла уже забыть о наших двух арестантах, и они, по крайней мере в ближайшее время, могут быть в безопасности. Напоминание о них может стать фатальным, Стасова может решить, что их следует расстрелять.

Моя мама не могла спать всю ночь. Что ей следует делать? В конце концов, она решилась и пошла к этой женщине. Она получила аудиенцию и просила за сына, об освобождении отца не могло быть и речи. Стасова сказала: «Нет, белому офицеру не будет прощения». Мама вернулась домой в отчаянии. То, чего она боялась больше всего, случилось, и она виной этому. Своей просьбой она напомнила этой женщине о существовании Кота. Бедная мама, через какие муки она прошла!

На следующий день от того же друга мы узнали, что эта женщина никого не любит, кроме своей сестры по фамилии Яковлева, которая в это время умирала от испанки. Мама поспешила туда, где жила Яковлева. Сначала ей не разрешали пойти к больной, но в конце концов она оказалась у постели умирающей женщины. Мама опустилась на колени перед ней и умоляла о сыне. Она просила Яковлеву упомянуть о сыне, когда придет ее сестра. Мама оставила свое имя и вернулась домой. Прошел день или два. Я была в кухне, делая что-то из обычного овса, которым кормят лошадей. Он был выдан нам вместо хлеба. Мне посчастливилось также достать большую селедку. Я пропустила всё через мясорубку — и овес и селедку с головой и костями — сложила все на сковородку и собиралась добавить воды, как вдруг кухонная дверь открылась и вошел Кот. Я от удивления чуть не уронила всё это на пол. Неужели это действительно Кот? Как это может быть? Мы вместе поспешили в спальню матери. Казалось, что свершилось чудо.

Кот рассказал нам, что утром в его камеру, где он содержался вместе с папой, пришли стражники и приказали ему собрать свои вещи и выходить. Эта фраза всегда употреблялась независимо от того, покидал ли узник камеру, чтобы быть расстрелянным или отпущенным на свободу. Он был освобожден, но мы еще долго не знали, что происходило за сценой.