Александр Керенский - Потерянная Россия Страница 22

Генерал был найден Завойко очень скоро[54]. Прямым маршем из Петербурга этот пожилой биржевик явился в распоряжение Кавказской туземной, так называемой Дикой дивизии[55] и пожелал в удовлетворение своего пламенного чувства самопожертвования во имя родины записаться всадником — добровольцем. Он был принят в Дагестанский полк. Вчерашний распутинский кандидат в министры финансов, почти 50–летний барин, в роли рядового добровольца — это само по себе картина достаточно пикантная![56]Но поля сражения не были свидетелями воинских доблестей г. Завойко. Он предпочел проявить всю силу своей патриотической жертвенности в тихом уюте штабных помещений, в непосредственной близости к особе командующего генерала. Едва зачисленный в полк, г. Завойко становится… ординарцем командарма 8–й армии генерала Корнилова. С этого времени Корнилов и Завойко неразлучны[57].

Вернемся в столицу. Здесь работа банкирского кружка все развивается. Достигши своего апогея к уходу (конец апреля) Гучкова, развал армии создает для штатских пророков военной диктатуры благоприятную почву в настроениях офицерства[58].

7 мая в Могилеве, в Ставке Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, собирается офицерский съезд. Съезд создает чрезвычайно влиятельный в военной — особенно штабной — среде Союз офицеров. Тогда чины всех правительственных учреждений образовывали союзы. Было бы странно, если бы правительство отнеслось отрицательно к Союзу офицеров, большинство которых в условиях революции больше всех страдало и больше, чем кто‑либо, нуждалось в товарищеском общении и взаимной поддержке.

К сожалению, некоторые руководители союза — офицеры Генерального штаба, уже бывшие в связи со штатскими, инициаторами будущего заговора, — образовали внутри Центрального комитета союза активную антиправительственную группу. Группа эта взялась за подготовку верхов армии к будущему перевороту. Нужно сказать, что мое положение как военного министра, а затем главы правительства было чрезвычайно щекотливо и сложно. Я еще задолго до восстания генерала Корнилова был хорошо осведомлен о деятельности Центрального комитета Союза офицеров, но до последнего почти часа не хотел применять по отношению к членам Центрального комитета этого союза никаких репрессий, дабы не привлекать к Союзу офицеров в его целом острого внимания фронтовых солдатских организаций, которые и без того с чрезвычайной подозрительностью относились к выступлениям ЦК офицерского союза, выступлениям с самого начала крайне вызывающим, даже дерзким! Но разве резолюции разных Советов и самих фронтовых комитетов не бывали слишком часто такими же?! И на каком основании правительство, допуская свободную критику своей деятельности с одной стороны, воспретило бы ее — с другой? Воспретило бы ее особенно офицерам, которые свое право на свободу политической мысли и политической критики купили дорогой ценой крови?!

Службу связи между штатскими и военными в Ставке главарями заговора нес сам председатель Союза офицеров, призванный во время войны из запаса полковник Л. Новосильцев. Это был испытанный земский и политический деятель, член Центрального комитета конституционно — демократической партии, выбранный членом 4–й Государственной думы, но скоро оттуда ушедший. Новосильцев примыкал к правому крылу конституционно — демократической партии и по своему происхождению и социальным интересам был связан с крупным земельным, аристократическим дворянством. Ездил полковник Новосильцев между Могилевом (Ставкой) и Москвой довольно регулярно. Ценность его работы для заговора явствует из самого его политического и общественного положения.

К началу июня (следовательно, еще при министре — председателе князе Львове и до начала еще наступления) положение с заговором было приблизительно таково. На фронте отдельные эмиссары от Центрального комитета Союза офицеров осторожно подбирали себе сторонников в действующей армии. Кстати, главари заговора в Ставке крайне были раздражены сменой Верховного главнокомандующего генерала Алексеева и назначением на его место генерала Брусилова, ибо генерал Алексеев с самого начала знал о работе Новосильцева и его ближайших сотрудников, помогал им советами и своими личными связями в столицах. А в Петербурге и Москве все расширялся круг сочувствующих военной диктатуре политических деятелей. Однако определенного, у всех общего кандидата в диктаторы в июне еще не было. Первый кандидат в диктаторы генерал Алексеев с самого начала от акгивной роли исполнителя решительно отказался. После ссоры адмирала Колчака[59] с Черноморским флотом была выдвинута его кандидатура. Тоже ничего не вышло, адмирал Колчак уехал в Америку с особым поручением от Временного правительства. Поиски «генерала» продолжались[60].

А между тем заговорщические настроения настолько созрели, что в Петербурге, в середине июня, в окружении самого Временного правительства произошел такой любопытный случай. Обер — прокурором Синода первые четыре месяца Временного правительства до самого упразднения этой должности в июле состоял В. Н. Львов, бывший до революции членом 4–й Государственной думы и примыкавший там к весьма консервативной группе «центра» (Шульгин[61]). В один прекрасный день, рассказывал впоследствии В. Львов, «меня срочно из Синода по телефону вызвали в квартиру одного из членов Государственной думы», блестящего представителя кадетской партии. Бросив дела, неуравновешенный обер — прокурор Временного правительства сейчас же помчался по адресу. В указанной квартире кроме хозяина, который активного участия в дальнейшем не принимал, В. Львов был встречен своим товарищем по думской работе В. Шульгиным и упомянутым уже выше полковником Новосильцевым. После неизбежных предисловий В. Львов получил дружеское, но ошеломившее его предложение: к определенному сроку «на всякий случай» выйти из состава правительства. Вся обстановка разговора не оставляла у В. Н. Львова никакого сомнения, что против Временного правительства готовится какой‑то акт.

Нужно сказать, что тогда, в мае — июне, я лично ничего еще не подозревал, да к тому же находился в непрерывных разъездах по фронту. И вообще, тогда никому в голову не могло прийти о возможности каких‑то военных переворотов, coup d’Etat[62], настолько еще безвластно и бессильно было высшее офицерство в армии. Кроме того, до июльского большевистского восстания все внимание власти было сосредоточено налево, откуда, казалось, только и могла прийти опасность новых потрясений. Думаю, что и у самих заговорщиков большой надежды на достижение своих целей не было; к тому же, повторяю, у них не было еще «героя» — того самого генерала на белом коне, который совершенно необходим для классического пронунциаменто. Наконец, и сами заговорщические, фрондирующие против Временного правительства кружки не были еще достаточно между собой объединены и сплочены. А главное, они не имели еще вокруг себя никакой нужной общественно — психологической атмосферы. Петербургские финансисты, штабные офицеры и московско — петербургские, оставшиеся после падения монархии не у дел, политики понемножку «на всякий случай» собирали силы. Своеобразный же ординарец, высланный на фронт эмиссаром, приютившись около Корнилова, пока никаких внешних доказательств своей работы не проявлял.