Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 22

15_____

Я почти решил летом или раннею осенью, если Муравьев согласится, переехать во Псков и теперь мечтаю об этом все время. Возможно, что планы мои переменятся, как и всё, возможно. Если бы рабочие и студенты защищали отечество и мясники, молодцы и казаки бунтовали, за кого бы я стоял? Мне просто милее люди в сапогах и картузах, гогочущие и суеверные, это не старые лики и не Вандея, а ненависть к прогрессизму, либерализму, интеллигентности и к внешнему виду, к жизни, к лицам носителей этого. Я думаю, это главное. С старообр<ядцами> выходит какая-то путаница, борьба честолюбий, городов и т. д. Обе стороны на них надеются, а они, голубчики, получив свободу, надуют, я думаю, обеих. Был сегодня утром у Георгия Мих<айловича>, но не спросил у Степана о поручении, сам Казаков обещал к пятнице узнать мне о «Священном союзе», хотя я теперь больше занят мыслию о Пскове. Написал музыку ко второй «Москве», выходит истерично, густо и как будто в бенгальском огне или зареве, чадно и очень страстно. Жду воскресенья, ведь он и сам не совсем себе хозяин.

16_____

Сегодня было чудное утро с солнцем, и я все думал о жизни нашей на Острове или, еще лучше, о будущей жизни во Пскове, хотя если Гриша не согласится или ему нельзя будет, то и я не перееду. Написав музыку к третьей «Москве», пошел с Сережей в Таврический сад, но он меня теперь не трогает, кроме того, что там грязно. Вечером отправились к Костриц, но в их уютной квартире, где из окон виден забор и низенькие домики, все время вели самый нелепый, несправедливый и ожесточающий спор; Варя теоретически права, но Костриц, при общей дамской бестолочи и программы самой упрощенной — «Там все поголовно — мерзавцы, здесь — страдальцы, там цель — сладко поесть, здесь — благо народа, там средства — гнусны, здесь — все честно». Это попроще, чем «жиды и студенты».

17_____

Сегодня безоблачный, почти зимний день, вроде тех, только менее морозный, что были в это же время прошлый год, и какие ужасные эти были дни. Но мысль моя летит неудержимо к прошлому или ко Пскову, на которое я смотрю не только как на продолжение, но и как на род венца островской жизни. Но кто знает, как потекла бы жизнь, если бы мама была жива? И, как Кандид, я, право, нахожу, что, в конце концов, все выходит к лучшему{93}. Уж одно то, что я имею теперь Гришу; но меня терзает мысль, вдруг он не согласится со мной ехать? Это как-то не приходило ни минуты мне в голову. Сегодня я здоров, но страшно утомлен и равнодушен, и, только окончательно решив не идти к «современникам», прочитав Франса и вымывшись, я мог приняться хотя бы за дневник; к тому же и деньги у меня все вышли, и потом, я очень скучаю, не видав столько времени Муравьева. И мне недостает людей, которые говорили бы то, что я думаю, Никольских, Беляевых и др. Сегодня, прочитав рассказ А. Франс из времен революции, я снова увидел и доблесть, и страдание на этой, моей стороне; м<ожет> б<ыть>, оттого, что она была гонима. Но где же тогда свобода и равенство?

18_____

И сегодня еще ничего не узнано, но я теперь весь устремился в мечты о провинциальной жизни. Псков, конечно, это ближе к Петербургу, и потом, там Казаков, но меня пугает климат, и лучше бы без жел<езной> дороги, почему бы не Углич. Но главное, как на это посмотрит Муравьев. Я несколько кис, но потом, читая «Некуда»{94}, где особенно вырисованы картины природы, и потолковав о Крекшине, я несколько развлекся, мало того, меня охватила какая-то безумная любовь к природе, снегу, зорям и деревянным домам. Что-то выйдет, просто хоть сейчас поезжай. Впрочем, для переезда нужно денег прикопить.

19_____

Сегодня неожиданно вернулся Пр<окопий> Ст<епанович>, ему кажется, что он отравился рыбой в дороге и что настроение на юге ужасное; о настроении он судил по разговорам в вагоне евреев, находящихся в паническом ужасе. Можно ли так падать духом и так преувеличивать. У Чичериных, наоборот, без умаления значения и силы револ<юционной> партии, так храбры без бравады, без слепоты, как лучшие герои Лескова. В Москве на съезде землевладельцев Никольский говорил речь, во время которой все кричали «ура», плакали и обнимались, постановлено <написать?> челобитную о немедленном созыве земского собора в Москве{95}. Со старообрядцами какая-то путаница, борьба самолюбий, городов и пр.

О Минине еще не узнал; меня интересует, куда девают забранных моих приятелей-хулиганов и действительно ли их полиция забирает? Вечером был у Кудрявцевых, там ничего, довольно уютно, но наши не пришли, т. к. у нас были Лид<ия> Андр<еевна> и Андриевич. Говорил с Казаковой о Пскове, что-то завтра скажет Гриша, ведь завтра он придет, наконец-то!

20_____

Ну вот, был и Гриша и согласен на мое предложение, так что весной, летом или раннею осенью можно будет начать приводить в исполнение, но не устраивает меня то, что у меня денег уже опять нету. Поскорей бы начать жить своим домом. Но не верится, чтобы в это время можно было на что-нибудь рассчитывать; а не своим домом, так пойти в монастырь, в бродяги, в черную сотню, в тюрьму, на расстрел. Вечером болела голова и мы были у Екат<ерины> Ап<оллоновны>, где был Бобовский и все спорили; но так-то было уютно; погода отвратительная.

21_____

Сегодня год маминой смерти, и мы хотели отслужить панихиду в небольшой приютской церкви Кирилла и Мефодия. Как я давно не был в церкви. И странно слышать в такое «иное» время те же мирные, высокие и духовные слова, будто все по-старому. Впрочем, я услышал другие слова — проповедь. Священник, подражатель Петрова{96}, или уж не знаю какой, говорил простым, несколько бестолковым языком о несправедливости нападок на духовенство, что они защищали народ и 9-го января, и после кронш<тадтских> событий{97}, что они не смеют, забиты, что вот будет собор, будут приглашены миряне, и пускай скажут, чего желают, как устроить новую церковную жизнь и т. д. Кроме того, что и эти мысли мне не были привлекательны и не того я ждал в данное время, но и сам этот поп и его голос были какие-то противные, так что, когда после проповеди какой-то старый купец стал громко бунтовать, зачем в проповеди ничего не было сказано про царя, я ему почти сочувствовал. После панихиды священник спросил, почему мы сегодня служим панихиду, где живем и т. д. Была К<атерина> А<поллоновна> и Анна Григорьевна, но тети не было. Но я был очень рад побывать у обедни. Вечером наши пошли к Варваре Павловне, а я остался домовничать. Все-таки настроения передаются, и ужас, безнадежность Прокопия Ст<епановича> как-то невольно окисляют и меня, и я рад завтра пойти к Чичериным. Один, сначала я играл всю «Младу»{98} и вспомнил блаженные времена кучкистов{99}, русского, всего русского, эпигонов славянофилов, то уютное, светлое, что видится в Лескове и чего теперь не видится нигде. Положим, теперь нужны мечи, пророки, вожди. Псков меня пугает несколько своим теплым и сырым климатом, и вообще, я в пониженном настроении, даже относительно воображения, но более удобного города во многих отношениях я не могу придумать, и потом, напр<имер>, Царское ближе еще к Петербургу, но вид снежных дней далеко другой. Но вообще, я человек не очень надежный, и строящего на мне планы я не поздравлю. А черную сотню во Пскове изображать, пожалуй, еще удобней, и вообще, не отвечает <ли> это вполне когда-то поставленному мной идеалу? Почему же не ликованием, а в лучших случаях какой-то усталой, полубезнадежной, полумистической, отрекающейся нежностью полны мои думы о жизни посреди древнейших церквей Пскова?