Месть - Владислав Иванович Романов Страница 22

Киров станет его злейшим врагом. Надо выбирать. Куйбышев тяжело вздохнул, вытащил бумаги и стал просматривать, точно все остальное его не касалось. Он знал, что Сталин его не любит и сделает все, чтобы протащить в секретари своего послушного Кирова, который смотрит ему в рот. Но что-то с Кировым, видимо, случилось, коли он вышел из подчинения. Но Клим уже шумел больше всех, напирая на то, что такая высокая честь оказана Кирову, а он повел себя по-мальчишески, начал упираться.

Договорились так: если Сергей Миронович хочет оставить за собой Ленинград, то пусть идет к Кобе и решает этот вопрос с ним напрямую, но секретарем его избирают и возражения Кирова во внимание не берут. На этом первое заседание Политбюро временно закрыли до выяснения данного вопроса, и Молотов помчался к Сталину докладывать, как они все порешили, чтобы дать ему время обдумать проблему с Кировым.

Сергей Миронович впервые за все это время почувствовал себя гадко и противно, словно его выбранили, как нашкодившего котенка. Лазарь Каганович, поднявшись, даже сказал, что он не ожидал столь несерьезного отношения Кирова к тому выбору, с которым товарищ Сталин вышел на Политбюро, и что подобные решения принимаются не с кондачка, а после долгих деловых проработок. Ворошилов обиделся на то, что срывается пьянка. По старой традиции первые заседания вновь избранного состава Политбюро завершались пышным дружеским обедом. Киров знал, что аппарат и канцелярия Сталина уже солидно к такому моменту подготовились. Поскребышев лично гонял всех помощников за деликатесами, встречал икру, высланную из Астрахани, и для аппарата это был торжественный момент: знакомство с новыми членами Политбюро, если таковые имелись, с новыми секретарями ЦК, с кем секретариату и техперсоналу предстояло работать до очередного съезда. А Киров взял и все испортил. И эту «испорченность» ощущали и остальные, смотрели на Кирова, как на паршивую овцу, которая своим видом портит все стадо. Поэтому после временного закрытия заседания Политбюро никто не расходился, все понимали, что аппарат и помощников обижать нельзя, они старались, и сейчас Киров сходит к Сталину, даст согласие, и все восстановится.

— Иди-иди, не томи душу! — сердито махнул на него рукой Клим, и Киров пошел. В коридоре его догнал Ежов, заведующий отделом кадров ЦК, скромно сидевший на заседании Политбюро в уголке и не принимавший участия в общем разговоре.

— Сергей Миронович, вам не следует так поступать, — горячо заговорил он, хватая Кирова за руку. — Мы уже все документы заготовили, и товарищ Сталин не видит другой кандидатуры на пост секретаря ЦК. Я думаю, вам надо пересмотреть свое решение!..

Большие уши Ежова горели огнем, точно случилось нечто невероятное.

— Я думаю, мы уладим этот вопрос, — кивнул Киров, заходя в соседний кабинет, где сидел Сталин, просматривая бумаги, принесенные ему Паукером, дымил трубкой, не обращая внимания на задумчивого Молотова, покорно ожидавшего прихода Кирова. Увидев его, Молотов, просияв, поднялся, ободряюще ему кивнул и вышел из кабинета. Этот кивок означал, что Сталин поостыл и за Ленинград крепко драться не будет. Красногубый же Паукер нахально стоял перед столом и не хотел уходить.

Сталин взглянул на Кирова, потом на Паукера.

— Чего тебе еще? — грубо спросил Коба у Карла.

— Ну а это, — Паукер показал на бумаги.

— Разберусь, не сейчас! — отрезал он, и Паукер, напевая фривольную мелодию из оперетки, вышел из кабинета.

— Вот шалопай! — усмехнулся Коба, но уже без всякой злости.

— Коба, извини, что так все получилось, я хотел еще раньше с тобой переговорить, но ты знаешь, вчера мы у Серго пошумели, и там было неудобно заводить эти разговоры… — начал Киров, присаживаясь на стул.

— А с Серго и с Валерьяном ты нашел время переговорить, — обиженно сказал Сталин.

— С Серго мы сегодня парой фраз перебросились, а с Валерьяном я не говорил, — честно признался Киров.

Сталин попыхтел трубкой, внимательно глядя на Кирова, точно новость, которую ему сейчас сообщили, поразила его в самое сердце.

— Выходит, Куйбышев сам до такой глупости додумался? — спросил он и сам же себе ответил: — Надо же такое ляпнуть: я хочу обескровить партийную организацию Ленинграда! Н-да… Это серьезное обвинение.

— Если ты настаиваешь, Коба, я готов бросить Ленинград и переехать хоть завтра в Москву, просто пойми меня по-человечески: придет новый человек, ему полгода потребуется во все вникнуть, а город, сам знаешь, не простой, там еще не каждого примут, а я знаю всех руководителей от первого уровня до низового, знаю их сильные и слабые стороны, знаю как с кем работать. И потом есть еще такая естественная боязнь не справиться на новом месте. Там я вроде бы на своем, а тут не хочу быть тебе обузой…

Киров умолк. Сталин продолжал молчать, покуривая трубку. Лицо Кобы в такие минуты превращалось в непроницаемую маску, и любой самый опытный собеседник терялся, не зная, что Сталин может ему ответить.

— Я конечно же горд тем доверием, которое мне оказал ты и остальные члены Политбюро. Я вообще считаю тебя, Коба, своим крестным отцом. Ты заметил меня тогда, в семнадцатом, когда я приехал рядовым делегатом с Кавказа, и я всегда с тобой советовался, ты знаешь, поэтому для меня работать с тобой большая честь, и я, честно говоря, просто волнуюсь… — Киров достал платок, отер пот со лба.

— Это так они топят, что у нас тут как в бане, — недовольно заметил Сталин, поднялся и открыл форточку. — Я им дал нагоняй один раз, пригрозив на Колыму отправить, вот они и стараются!

Сталин, увидев неподдельное волнение друга, потеплел и улыбнулся.

— А эта женщина, как ее, — Сталин краем глаза заглянул в бумажку, — Мильда Петровна, она не держит тебя там? — спросил вдруг Сталин. Киров вздрогнул и смутился.

Он ждал любого вопроса, даже о погоде — Киров хорошо переносил ленинградские северные ветры, а московская хлябь и летняя жара в столице его угнетали, да и Мария Львовна не любила московскую погоду, — но Сталин попал в болевую точку всех кировских сомнений. Судя по всему, он был давно и хорошо осведомлен о его личных делах. Ему не надо было даже устремлять на друга свой острый взгляд с рысьим прищуром, чтобы увидеть, какой душевный переполох вызван этим вопросом. Киров никогда не умел притворяться, и теперь, усмехнувшись, он только