Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы» Страница 22

Разумеется, я не надеюсь ничего изменить: то, что должно быть, — будет. Я просто хочу доставить себе удовольствие и предсказать эволюцию, пусть даже рискуя ошибиться. Я убежден, что нельзя по прихоти дать развитию театрального искусства то или иное направление. Театр, как и все другие искусства, изменяется под влиянием эпохи, то есть нравов, духовных тенденций, прогресса всей суммы человеческих знаний. Мне кажется невозможным, чтобы наука, новый метод анализа, роман, живопись — все это, бесспорно, развивалось в реалистическую сторону, а театр остался бы в одиночестве и неподвижности, скованный традицией. Я высказываю эту мысль, потому что считаю ее логичной и разумной. Факты покажут, прав я или нет.

Итак, в одном смысле мы достигли ясности: я не настолько наивен, чтобы требовать дословного копирования природы. Я лишь устанавливаю тенденцию в декорациях и реквизите, которая, видимо, все больше приближает театр к природе; и я это устанавливаю как симптом натурализма в театре. К тому же я этому рад. Но охотно признаюсь: когда я говорю, что мне нравятся вишневое дерево в «Друге Фрице» и обстановка клуба в пьесе «Клуб», я доставляю себе удовольствие тем, что нахожу доводы. А доводы мне необходимы, — я беру их там, где они мне подвертываются; я их даже несколько преувеличиваю, и это естественно. Я отлично сознаю, что вишня, на которую залезает Сюзель, сделана из жердей и картона и что обстановка клуба всего лишь искусный обман. Но, с другой стороны, нельзя отрицать того, что у Скриба нет ни таких вишневых деревьев, ни таких клубов; эта щепетильная забота о как можно более полной иллюзии — явление новое. Остается сделать лишь логическое умозаключение и констатировать в театре тот же процесс, который идет в романе. По-моему, только слепцы могут отрицать обновление драматургии, свидетелем которого мы являемся. Оно начинается с декораций и реквизита; оно окончится действующими лицами.

Заметьте: пышные декорации со всякими фокусами и трюками, рассчитанными на то, чтобы ошеломить зрителя, меня нисколько не трогают. Есть эффекты, которые воспроизвести нельзя: например, наводнение, битва, рушащийся дом. Если бы подобные зрелища удалось воспроизвести, я бы согласился с необходимостью сократить диалог. Это совершенно особое искусство, связанное с работой художника-декоратора и машиниста сцены. Впрочем, по такому пути можно быстро дойти до зрелищных представлений, доставляющих глазу вульгарное удовольствие. Однако, отбросив трюки и фокусы, можно сказать, что в высшей степени интересно оформить ту или иную драму грандиозными декорациями, списанными с природы, — насколько это позволяют условия сцены. Я все еще помню великолепный Париж в пятом акте «Жана де Томмере»[5] — набережные, уходящие во мрак, с вереницами газовых рожков, удаляющимися от зрителя. Правда, сам по себе пятый акт пьесы был весьма посредствен. Оформление, казалось бы, имело целью восполнить пустоту диалога. Да, такой довод пока сохраняет свою убедительность, — но если бы пятый акт был полноценным, оформление не испортило бы его, а, напротив, обогатило.

Но признаюсь, меня гораздо больше удовлетворяет иное воспроизведение среды — менее сложное, нуждающееся в меньших усилиях. Справедливо, что фон не должен забивать героев своей пышностью и богатством. Нередко место действия объясняет человека, дополняет его — при том условии, что человек остается в центре внимания, остается тем, во имя чего автор создал пьесы. Именно он — смысл и итог всех эффектов, именно в нем должен воплотиться окончательный итог; достоверная декорация развернута лишь для того, чтобы придать большую достоверность ему, чтобы в глазах зрителя окружить его свойственной ему атмосферой. Если эти условия не соблюдены, мне ни к чему все хитроумные эффекты оформления, которые уместны только в феерии.

Мы достигли достоверности в костюме. В наше время стремятся соблюсти точность обстановки. Шаги, которые уже сделаны, значительны. Остается только вывести на сцену достоверных героев, что, правда, наиболее сложно. Когда это произойдет, исчезнут последние традиции, и тогда сценическое представление будет все больше подчиняться законам самой жизни. Разве мы в игре наших актеров не наблюдаем все более отчетливую реалистическую тенденцию? Поколение романтических актеров начисто исчезло, так что театрам теперь необыкновенно трудно возобновлять пьесы 1830 года; а старые театралы еще обвиняют театр в профанации искусства. Прежде актер никогда бы не позволил себе говорить, повернувшись к публике спиной; сегодня это бывает сплошь и рядом. Факты незначительные, но характерные. Актеры все чаще живут в пьесах, а не декламируют их.

В заключение повторяю фразу, сказанную мною выше: всякое — произведение — это сражение с условностью, и произведение тем более значительно, чем полнее победа, одержанная им в этом сражении.

Рискуя повториться, вернусь еще раз к вопросу о декорациях. Я рассмотрю весьма замечательное сочинение г-на Адольфа Жюльена о театральном костюме. Мне очень досадно, что нет подобного сочинения о декорациях. Г-н Жюльен, правда, бросает тут и там замечания о декорациях; ибо, согласно его справедливой мысли, все зависит от общей эволюции театра; процесс, видоизменяющий костюмы, в то же время трансформирует и декорации; впрочем, можно полагать, что и он порожден более общим процессом — сменой литературных периодов. И все-таки желательно, чтобы был написан специальный труд по истории декораций: от тех подмостков, на которых исполнялись мистерии, до наших современных сцен, которые отличаются самым добросовестным натурализмом. Покамест, ничуть не претендуя на то, что мои заметки сыграют роль столь необходимого для нас обширного исторического исследования, я попытаюсь рассмотреть вопрос с точки зрения логики.

Ф. Сарсе ополчился против того значения, которое наши театры придают в настоящее время декорациям. Как всегда, он высказал немало превосходных мыслей, полных здравого смысла; но, по-моему, он спутал все на свете, и для того, чтобы нам понять друг друга, нужно разобраться в поставленной им проблеме и отделить разнородные факты друг от друга.

Прежде всего откажемся от рассмотрения феерии и иных, чисто зрелищных спектаклей. Я не намерен выходить за пределы литературы. Нет сомнений, что пьесы, в которых некоторые сцены всего лишь предлог для оформления, опускаются до уровня ярмарочных панорам; предназначенные для рассматривания, они представляют особый интерес; нередко они любопытны блеском искусного выполнения. Это — особый жанр, и я не думаю, чтобы Ф. Сарсе требовал его исчезновения. Декорации там тем более уместны, что играют главную роль. Они забавляют публику; те, кому это не нравится, могут оставаться дома. Литература тут ни при чем, и уже поэтому такой жанр не может ей причинить ущерба.