Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу Страница 22

— Попробуем, — сказал Платон, но как–то не очень уверенно.

В полночь начался бой. И сразу же, с первой минуты, стало очевидно, что дело пошло неважно. Батальон Воронько перешел реку быстро и незаметно ворвался на улицы города, но в центре, огороженном колючей проволокой, застрял, залег. Началась тягучая перестрелка. Изредка бухал наш миномет, сухим треском отзывались автоматы, новые противотанковые ружья выплевывали сразу по целой обойме.

— Продвижения нет, — сказал через полчаса начштаба.

— Плохо. Теперь их не поднимешь, — чертыхался Солдатенко.

Вдруг залпами зажвакали немецкие минометы, завыли скорострелки и вражеские станкачи.

— Контратака. Эх, дела! — вздохнул начштаба и предложил дать приказ об отходе.

Выслали связного, но он застрял на льду. А без приказа, как выяснилось потом, Платон Воронько не решился отходить. Обстановка говорила, что единственное наше преимущество — внезапность с каждой минутой все более и более теряется. Когда же олевчане, не выдержав контратак, стали откатываться, фашисты усилили по ним огонь из минометов и станковых пулеметов. Необстрелянный батальон побежал и оставил на льду раненого своего командира.

— Это же позор! — буркнул Солдатенко Цымбалу, всего второй день «комиссарившему» у олевчан.

И Цымбал сам вторично повел отошедшие роты на лед. Наши пушки с берега держали Столин на прицеле, роты двигались бесшумно, и, пока они маскировались в темном лозняке, противник их не обнаружил. Но, как только фигуры бойцов зачернели на светлом ледке Горыни, по ним опять ударил шквал огня. Через несколько минут батальон снова откатился назад.

Но задача все же была выполнена: раненого комбата вытащили волоком, положив его на большой тулуп, который легко скользил по льду. Однако при этом и Цымбал получил ранение, правда легкое, позволявшее ему остаться в строю.

12

На следующую ночь, обойдя Столин с севера, наши отряды форсировали Горынь. За сутки крепенького мороза лед прибавил прочности настолько, что колонна свободно могла перейти на западный берег реки. Только для тяжелых телег и пушек пришлось сделать узкий дощатый настил.

Ступив с настила в сторону, я вышел на темно–зеленый прозрачный паркет первого льда. Гляжу как зачарованный вниз и чувствую, как под ледяным панцирем сердито ворчит Горынь. Упругие гитарные струны гудят подо мной. Позванивают на стремнине быстрые струи… И вдруг словно покачнулась земля. Лед прогнулся.

— Товарищ командир. Шли бы вы по настилу, — сказал старший сапер Яковенко, мастер партизанских переправ.

По настилу двигалась пушка. «Вот куда ты уже попал, подарок киевских рабочих», — подумал я и зашагал вслед за нею.

В те несколько коротких минут, что я провел на западном берегу Горыни, все видимое пространство было покрыто черными фигурами бойцов, озабоченно перебиравшихся через реку. А из лесу молча выползали все новые и новые. Спокойно, деловито разбирались люди в темноте, и каждый находил свое место, выполнял свое дело. Даже новички не путаются под ногами и не нарушают слаженности движения.

В трех — четырех километрах за Горынью проходил тракт. И сразу за ним — железная дорога. На ней было заметно необычное оживление. Разведчики, высланные еще днем и поджидавшие нас в рощице недалеко от переезда, сообщили: за день по железке прошло более десятка эшелонов.

— Цифра небывалая на этой однопутной рокадной дороге. Что думаешь, начштаба?

— Надо с ходу атаковать. Не сегодня–завтра тут будет фронт.

— Днем?

— Сейчас.

Через полчаса, после небольшой перестрелки, мы уже прошли через переезд, охранявшийся мадьярами. Под копытами свежеподкованных коней запела звонкая дорога.

— Начнут теперь наши быки разъезжаться ногами, скользить на гололеди, — намекает помпохоз Федчук.

Я помалкиваю…

На рассвете расположились в селе Колодно, в полутора десятках километров западнее Столина. Наше соединение уже бывало в этих местах в феврале 1943 года.

— Пересекаем свой старый маршрут, — говорили многие командиры. — Только тогда с Князь–озера шли мы с Ковпаком и Рудневым на юг, на Западную Украину.

Колодно и его окрестности расположены на слегка всхолмленной местности, за которой дальше, на север и на запад, простирается низменная равнина. Там на десятки и сотни километров чавкают, пузырятся бескрайние Пинские и Каширские болота.

С переходом рокады путь на запад был открыт. Теперь, если на рубеже Горыни фашистское командование и попытается воссоздать фронт, нам не страшно. Мы уже будем западнее его. Но перед нами расстилался другой, не менее трудный для нас фронт: вязкий, непроходимый фронт болот и топей, с отсечными позициями осушительных каналов, волчьими ямами бездонных трясин и густой чащобой непроходимого мелколесья.

— Для местных партизан эти дебри, может быть, и хороши, — резюмировал Петя Брайко, — но нам сейчас они не годятся.

— Тут можно залезть в такую пущу, что и не выберешься. Корми мошкару и пиявок до конца войны, — недовольно ворчал командир кавалерии Усач. Он не любил ни лесных дебрей, ни болот. Дай ему волю — обходил бы все места, где нельзя развернуться в лихой конной атаке.

— Стремительный марш сейчас нужен. Сплошной колонной. А такая местность нам ни к чему, — поддержал его Петя Брайко.

— То ли дело, генацвале, в Карпатах, — весело поддразнивал товарищей Давид Бакрадзе. — Вышел на любую горку — и вокруг на сто километров видать!

Кульбака только головой завертел. Он терпеть не мог гор. Под Делятином, спустившись с Карпат, заявил во всеуслышание:

— Теперь хоть и помирать… На ровном месте и это лучше…

Да, горы, болота и непроходимые леса — далеко не лучшая местность для партизан–рейдовиков. Именно по этим причинам мы выбрали несколько иной путь. От Колодно свернули на юго–запад, где равнина немного подымалась, становилась пересеченной и лес не стоял бескрайним густым сплошняком.

— Нужно отклониться километров на сто пятьдесят и выйти в направлении Ковеля, — сказал я вечером начальнику штаба. — Давай прикинем по карте, а?..

Там, впереди, перед нашим мысленным взором простирался новый партизанский край, где дислоцировались отряды генерала Бегмы и крупные соединения под командованием двух Федоровых. Правее, поближе к Пинским болотам, огромный район занимало партизанское соединение Федорова–Ровенского, а юго–западнее, недалеко от станции Рафаловка, действовал Федоров–Черниговский. Их так и величали. Будто древних русских князей. А в военных переговорах и документах обязательно обозначали рядом с командиром фамилию комиссара.