Александр Родимцев - Гвардейцы стояли насмерть Страница 22

- Пехота, не зевай! - крикнул Любавин в соседний стрелковый окоп.

Из окопа прозвучала дробь ручного пулемета, и высунувшийся из башни фашистский танкист тут же осел, провалился в дым и пламя, вырвавшиеся из танка.

- Вот так, молодцы! - похвалил пулеметчиков Любавин.

Сероглазого, тридцатилетнего астраханца, коммуниста Леонида Ивановича Любавина вся батарея знала как человека спокойного и бесстрашного. Он был нетороплив, как будто медлителен даже при бешеном темпе работы орудийного расчета, когда на позиции батареи внезапно наваливались танки врага и время измерялось десятыми долями секунды, но эти качества говорили о большой внутренней уравновешенности, рассудительности,-степенности.

. Так казалось потому, что движения его пальцев были экономны, точны, ни одного лишнего жеста, ненужного взмаха, никакой суетливости.

Наводчик Любавин был мастером в своем деле.

Помню, вражеский станковый пулемет, выставленный в наполовину замурованном кирпичами окне школы, очень сильно мешал продвижению стрелковой роты старшего лейтенанта И. П. Лазарева. Не успеют бойцы подняться в атаку, как кинжальный огонь вырывал из их рядов по нескольку человек.

Снаряды у артиллеристов кончались.

- Четыре выстрела - и пулемет накроется! - прокричал Любавин командиру орудия сержанту Никитченко: вокруг стоял грохот от стрельбы и разрывов снарядов.

Никитченко показал три пальца.

- Три, больше не дам!

Любавин укоризненно покачал головой.

Артиллеристы выкатили пушку на новую позицию. Фашисты заметили это и перенесли огонь от стрелковой цепи Лазарева на орудие. Любавин что-то поколдовал возле панорамы и, не обращая внимания на град пуль, бивших по щиту орудия, стал хладнокровно наводить его.

Первый снаряд разворотил угол крыши школы, второй ударил в стену рядом с окном, и фашистский пулемет смолк. Однако после минутной паузы он снова заработал. Тогда Любавин послал третий снаряд. Из окон вырвался куб дыма и пыли, а пулемета словно и не было!

Бойцы роты Лазарева ворвались в траншею неприятеля...

Особенно ожесточенные бои развернулись за Оренбургскую улицу. Гитлеровцы неоднократно поднимались в атаку, но каждый раз с большими потерями откатывались назад. Тогда они ввели в бой боевую технику.

Более пятнадцати танков, на ходу стреляя из пушек и пулеметов, ринулись на нашу оборону.

Артиллеристы решили дезориентировать вражеских танкистов - открыть огонь тогда, когда танки подойдут на возможно близкое расстояние.

Ревя моторами, лязгая гусеницами, танки неудержимо неслись на наши позиции. Казалось, их ничто не остановит.

Но едва они перешли условный рубеж, как прозвучал пушечный выстрел. Его сделал Любавин. Он подбил головной танк первым же снарядом. Окутавшись черным дымом, танк замер на месте. Остальные танки вынуждены были его обходить, подставляя свои борта нашим орудиям. Воспользовавшись моментом, Любавин точным выстрелом поджег еще одну машину.

Воодушевленные успехом Любавина артиллеристы батареи усилили огонь. Вражеские танки выходили из строя один за другим.

Эта атака противника также терпела неудачу. Помимо потерь боевых машин и их экипажей, гибли и автоматчики, следовавшие за танками.

Видя это, фашисты решили покончить с орудием Любавина, первым начавшим поединок с ними. Они сосредоточили на нем огонь своих пушек. Огневую позицию Любавина затянуло дымом от рвавшихся снарядов.

Но вот осколком ранило сержанта Никитченко. Наводчик Любавин стал одновременно выполнять и обязанности командира орудия. Вскоре он подбил третий танк.

Однако бой становился все ожесточеннее. Теперь уже был ранен подносчик, убит заряжающий. Наконец, ранило и самого Любавина. Но он не покинул позицию. Превозмогая боль, он продолжал неравную борьбу с танками, которые снова пошли вперед.

Оставшись один у орудия, он, раненый, сам подносил снаряды, сам заряжал и наводил его, воспаленными губами сам себе подавал команду: "Огонь!"

Любавина снова ранило, на этот раз в обе ноги.

Опустившись у щита, Любавин увидел вражеский танк, шедший прямо на позицию.

Закусив до крови губу, превозмогая острую боль в ногах, он дотянулся до снарядного ящика и послал в казенник последний бронебойный снаряд.

Но сил, чтобы приподняться до панорамы, у него уже не было. Когда до танка оставалось не более пятнадцати-двадцати метров, Любавин на глаз навел орудие и нажал кнопку спускового механизма. Башня танка, сорванная взрывной волной, тяжело шлепнулась на землю неподалеку от героя-артиллериста.

После боя артиллеристы соседнего орудия доставили раненого гвардии рядового Леонида Ивановича Любавина к переправе...

* * *

Эти дни, пожалуй, были наиболее трудными во всей боевой истории нашей дивизии. Прижатые к Волге, отрезанные от своих, мы сражались в чрезвычайно сложных условиях. Но даже в самой тяжелой обстановке мы не чувствовали себя одинокими. Именно в это время к нашим воинам обратились с письмом бывшие участники царицынской обороны. "Не сдавайте врагу наш любимый город, писали они. - Бейте врага так, чтобы слава о вас, как и о защитниках Царицына, жила в веках". Это письмо было немедленно прочитано во всех подразделениях. Гвардейцы горячо откликнулись на пламенный призыв. Обращаясь ко всем воинам фронта, они писали: "Мы получили обращение к защитникам города славных ветеранов гражданской войны - участников героической обороны Царицына. С волнением и трепетом слушали мы призыв поседевших бойцов... Каждый из нас еще и еще раз проникся сознанием того, как велика ответственность, возложенная на нас народом, страной".

* * *

Прошла вторая неделя повседневных схваток нашей дивизии с гитлеровцами. Гвардейцы успешно выполняли свою боевую задачу, заключавшуюся в уничтожении противника в центральной части города и обороне переправы. Вместе с нами эту задачу выполняли те, кто оставался в городе. В цехах сталинградских заводов, не смыкая глаз, под огнем трудились рабочие. У каждого станка стояла винтовка. И если требовалось, каждая винтовка стреляла.

По инициативе горкома ВЛКСМ был сформирован добровольческий отряд численностью около пятисот комсомольцев, который пополнил ряды подразделений нашей дивизии.

Медленно прошел я перед строем молодых бойцов, всматриваясь в их лица. Большинству из них было не более 17-19 лет. Всем им предстояло принять участие в боях, равных которым не знала история.

Беседуя с комсомольцами, я призывал их драться храбро, с достоинством и честью.

- Вам будет очень трудно, иногда даже невероятно трудно, - говорил я. Но мы верим, - вы не дрогнете...

И действительно, они не дрогнули, стойко защищая свой родной город. Никогда не померкнет слава об их мужестве и героизме...