Николай Амосов - Голоса времен. (Электронный вариант) Страница 22

Фонтаны земли осели. Храбрые ребята эти зенитчики. Задрали свои зенитки почти вертикально и стреляют прямо навстречу следующей тройке пикировщиков. Опять визг, грохот.

Уже не пикируют, к нам подходят - путь к станции через нас. Сейчас дадут! Взглянул - двор как вымело. С крыльца видно в щелях лежат друг на друге, лицами вниз. Сам хочу спрятаться, исчезнуть. Но стесняюсь - санинструктор Коля Канский глядит на меня: испугаюсь ли?

Смотрим: "Пронесло?" Но вот снова отделились бомбы.

З-з-з-з-з-з: Б-б-а-х!

Нет, не на нас. Мы не интересны. Станция.

Уже не опасно - последние самолеты над нами, значит, бомбы лягут впереди.Но сердце всё-таки бьется. Держать фасон, Амосов.

Посёлок пустой. Окна выбиты. Пыль ещё чувствуется в воздухе. Воронок невидно, наверное, за следующим бараком. Но всё тихо, не кричат.

Обходим ближние щели. Они ещё заполнены, но уже слышны разговоры, некоторые стоят в рост. Даже смех слышен, но неестественный. Бодрятся. Спрашиваю нарочито бодро:

- Как, солдаты? Получили гостинцы? Есть потери?

Замечаю взгляды - одобряют. Нарочно халат не снимал.

Троих все-таки ранили, не тяжело. Отправил в перевязочную.

Вдруг снова ударили зенитки. Крики:

- Возвращаются! Они возвращаются!

- П-о-о щ-е-л-я-м!

И так четыре раза.

После второго захода началась паника. Раненые побежали в сторону Алнёр, и остановить их не удалось.

После третьего мы начали судорожно свёртываться, грузить узлы на телеги и гнать в деревню. За три часа управились - что значит страх!

Сейчас наш сад в Алнёрах гудит, как пчелиный рой. Разговоры вертятся около немцев и окружения. Если верить солдатам, то ноги нужно уносить. Я не верю. Приказ был бы.

Однако в пять часов на грузовике приехал незнакомый капитан и привёз приказ эвакуироваться на Козельск, Перемышль, Калугу - немцы прорвали фронт в районе Кирова и уже перерезали дорогу. "Из раненых сформировать пешие команды. Тех, кто не может идти, - везти на подводах. Никого не оставлять: "

... ... ...

Вечером и ночью пережили эпизод настоящей войны: недалеко от Алнёр немцы разбомбили санитарный поезд. Раненых развезли по госпиталям в Сухиничи, но и нам досталось 40-50, из которых с десяток были со свежими ранениями от бомбежки. Пришлось развертывать перевязочную, обрабатывать раны и даже сделать ампутацию плеча - была перебита кость и артерия. Первый калека "моего производства". Боялся изрядно. Лежачие раненые усложнили эвакуацию.

... ... ...

Выхожу на крыльцо посмотреть на отправку ходячих. Ночь тёплая и довольно светлая. Вся площадка перед школой шевелится, как муравейник. Разговоры негромки. Изредка блеснёт огонек и сразу крики: - Эй ты! Погаси! - Жизнь надоела?

У выхода из школьного двора - пять подвод, нагруженных мешками и ящиками. На первой - сестра Нина с двумя санитарными сумками, сидит, дремлет. Устала. Чернов о чём-то хлопочет. Ему нелегкая миссия выпала - этакая орава: А если немцы налетят? Проверяю, взяли ли носилки, запасной материал, костыли, санитаров. Всё как будто предусмотрел Чернов. А случись что, обязательно окажемся не готовы.

Начальник вышел на крыльцо.

- К-о-м-а-н-д-а! Строиться! По четыре! Общее командование возлагаю на политрука Шишкина!

Серая масса зашевелилась. Странная это процессия. Разношёрстные, в шинелях, фуфайках, в гимнастёрках с разрезанными рукавами, с палками, с костылями, с повязками на руках, на голове, некоторые - в опорках, если ботинок не лезет. Построенные по четыре. Пока построенные.

Пешим порядком отправилось около шестисот человек. Больно было смотретьна них. Далеко до Козельска, а посадят ли их там в поезд? Как они дойдут -хромые, слабые? Сколько их дойдет? А что делать?

Начинаем укладываться. Так или иначе, надо уезжать. Раненые, что не могут идти, смотрят на наши хлопоты с опаской: не оставим ли их?

Нет, не оставим. У нас машина и ещё шестнадцать подвод. Если имущество бросить, можно всех взять.

Смотрю, как девушки свертываются, пакуют ящики.

Хорошо пакуйте. Где и когда ещё будем развертываться? Немцы бросали листовки: "Сдавайтесь, через неделю Москва будет взята! Война проиграна!"

В семь часов комиссар привёл подводы. Много мужиков приехало, около полсотни телег. Лошадёнки, правда, слабые.

Началась сутолока погрузки. Я смотрю оперированных - как-будто все в порядке. Никто не жалуется. У кого, может быть, и болит, но терпят. Боятся, чтобы не оставили.

Накладываем сена в телеги. Лежачих - по двое, к ним ещё по двое сидячих. Мужики ворчат - тяжело. Ничего, не галопом поедете.

На свои крепкие, проверенные телеги грузим имущество. Страшно много имущества появилось. Одеял, белья, подушек, продуктов. Обросли. Готовились зимовать на 1000 коек. Физиотерапию, ванны готовили. Все это к черту теперь.

В девять часов обоз тронулся.

6. 1941 г. Отступление за Москву.

Уехали. Ещё слышен скрип телег и говорок. Мы немного задерживаемся. У нас машина, мы ещё должны подождать подводы, чтобы погрузить остатки имущества.

Сидим с начальником в саду под яблоней. Падают жёлтые листья. Пора тоски. Странная пустота в голове. Будто окончилось что-то в жизни.

... ... ...

Восемь немецких бомбардировщиков летят на восток. Не быстро, не высоко, спокойно. Безразлично летят - просто долбить станции, дороги, может быть, и санитарные поезда. Не боясь никого.

И тут - наш, родной "ястребок", И-16. Он один, и мчится прямо на этих. Один! Стреляет - видны трассирующие пули. Пролетел между ними. Задымился бы хоть один фашист, упал:

Нет, летят. "Ястребок" повернулся, сделал петлю. Слышна стрельба.

- Ну, улетай, что ты сделаешь один, улетай!

Это мы кричим, как будто он может услышать.

Но лётчик снова делает заход и прямо сверху пикирует на немцев. Снова короткая сильная стрельба - все они стреляют в него, в одного.

- Он просто ищет смерти!

Истребитель не вышел из пике. Загорелся, черный дым и падает где-то за холмами. Парашют не появился.

Стоим, растерянные, потрясённые, слезы в глазах и даже, кажется, текут.

... ... ...

Они пролетели над нами, как утюги, не нарушив строя. Будьте вы прокляты!

Нет, никто не поднимал кулаков и не сказал этих слов, мы все не любим слов. Но каждый подумал, уверен. В голове вертится: "Безумству храбрых поём мы песню. "А может, это не храбрость, а отчаяние?

... ... ...

Уезжаем, когда уже стемнело.

К Козельску подъехали часов в одиннадцать. Тёмный, тихий городок, одноэтажные домишки.

Вокзал вяло дымится, под ногами обломки кирпича, щепки.