Сергей Есин - Выбраные места из дневника 2002 года Страница 22

1 июля, понедельник. В самолете Москва — Дюссельдорф встретился с нашими пренебрежительно-высокомерными стюардессами. Кормили неплохо, я взял рыбу с картофелем и рисом. Качество кухни прекрасно контрастировало со стюардессами, каждая из которых годилась бы в лидеры на садомазохистских оргиях. За время рейса начитался газет. Совершенно пала, стремясь превратиться в “Московский комсомолец” всероссийского масштаба, “Комсомольская правда”. Это сплетни, байки, слухи, злость. Стала скучной обслуживающая бизнес и ненависть Березовского к Путину “Независимая”, сухой и холодной — “Известия”. В “Независимой” огромное интервью демократического лидера прошлого призыва Рыбкина об истории подписания Хасавюртовских соглашений. Сейчас, после гибели А. И. Лебедя, необходимость их подвергается большому сомнению. Что касается сомнений, то у здравомыслящих людей они возникали всегда, но симптоматично, что все начинается после того, как человек погиб. В “Известиях” также полоса о процессе Холодова. Много любопытных подробностей, свидетельствующих о том, что правды мы никогда не узнаем. Ум не справится с аргументами сердца. Я думаю, что почти все виновные на этом процессе присутствуют, кто-то старательно затирает правду.

В Кёльне холодно, пасмурно и мокро — идут мягкие европейские дожди, небо затянуто тучами, температура 14–15 градусов тепла. И надо всем этим возвышается дерзкая громада собора. Его видно в прогалах улиц и переулков почти с любой точки города, почти так же, как в Москве храм Христа Спасителя. Я всегда удивляюсь, как постоянные жители молча, не взглянув, проходят мимо собора, я о нем размышляю постоянно, он будоражит мое воображение, я очень часто думаю о технологии его постройки, представляю, как он строился. Но каков был уровень дерзости!

Вечером начал читать в “Нашем современнике” новую главу из книги Ст. Куняева “Поэзия. Судьба. Россия”, посвященную Польше, — “Шляхта и мы”. В названии книги есть, конечно, некоторая выспренность, слишком много больших букв. Россия — это общая страна, а “Судьба” — Станислава Юрьевича?

2 июля, вторник. Утром решили поехать в Аахен. В путеводителе сказано, что там в соборе мощи Карла Великого и когда-то была его столица. Мой опыт говорит, что браться за экскурсии и всяческие осмотры надо сначала, потом восприятие притупляется. Само по себе интересно посмотреть место, где произошло некое сгущение сил и из слов и предположений возник миф о Великой империи. Ведь сначала возникают слова и идеи, а потом империи и действия. С. П. в Аахене уже был, когда несколько лет назад стажировался в Германии, но в этих вопросах он всегда готов пожертвовать якобы свежей новизной собственного восприятия. Я-то люблю “двойные” просмотры. Сознание мое устроено так, что сначала я как бы лишь фиксирую предмет, будто фотографирую, а потом начинаю его и так и эдак поворачивать в сознании, рассматривать, я его предвкушаю и предполагаю в нем еще не увиденное. Вот тут мне бы и надо еще раз посмотреть музей, картину, взглянуть на пейзаж.

В Германии все достаточно близко, Аахен лишь в часе езды от Кёльна. Билет, если ехать, как мы, группой от двух до пяти человек и возвращаться в тот же день, стоит намного дешевле в расчете на одного человека, чем обычный. Вместо предполагаемых сорока евро мы заплатили двадцать пять. Еще раз посмотрел на собор со стороны вокзала. Когда я задрал голову, чтобы рассмотреть утопающее в облаках навершье, пришла ко мне все та же мысль: ну, хорошо, поставили, построили, воздвигли, но как осмелились такое замыслить, откуда такая дерзость? Одна из башен собора в строительных лесах из армированного алюминия. Сами эти леса, повисшие высоко над головами, кажутся мне чудесными.

Об алюминии. Когда, где-нибудь за границей, я вижу окна, сделанные из алюминиевого проката, подобные строительные леса, мне вспоминаются наши, еще “советские”, тазы и кастрюли, которые бомжи собирают по дачным участкам и потом сдают торговцам, вспоминаются ободранные от цветного металла животноводческие фермы, вспоминаются мальчишки, которые погибли или оставались без рук, когда лезли срезать провода высокого напряжения. Забыть, естественно, невозможно и нашу бывшую Эстонию, которая внезапно стала главным экспортером цветных металлов на Запад.

Аахен — это из чего-то для меня сокровенного, того, что я никогда не предполагал увидеть, существующего даже не в натуре, а в легенде, всплывающего лишь для посвященных американских миллионерш со дна озера. И вот он всплыл. Здесь, конечно, стоит смотреть лишь сам центр, чудом сохранившийся. Все остальное также общо, нарядно, свежо, но не имеет своего, индивидуального лица — одним словом, Германия. Витринка с гномиками и чашечками, витринки с некоторыми новейшими домашними приспособлениями и приборами, магазины с обувью и нестарым антиквариатом. Обычный быт, обычные люди, часто не сознающие, что живут в воздухе великой истории. Но ведь этого никто и никогда не сознает и не сознавал.

В ратуше стоит макет дворца Карла Великого, вернее, целого комплекса — собор, напротив дворец императора, между дворцом и собором дворы, окружено все это стенами. Ратуша стоит на месте дворца и судя по всему — позднейшая стилизация. Здесь почти “подлинный” фасад со скульптурами из камня, выкроенного в тех местах, где до него не достают ливни, белого цвета, а где красит его гарь и бензиновая копоть — черного. Наверху целый зал, названный коронационным, выставлены муляжи, как я понимаю, мечей, скипетров и даже императорской короны. Академическая просторная живопись дает представление об исторических этапах деятельности Карла Великого. Теперь, после этого, хорошо бы что-нибудь об этом почитать. Для меня здесь всё ново: еще не сложившиеся нации немцев и французов, племена, зыбкие объединения, остатки римской цивилизации, крепнущее и все подбирающее под свою властную руку христианство. Замечательно и само имя Карла — Charlemagn — Чарлеман, по огласовке некий французский немец. В этом зале присуждается премия Карла Великого за усилия по объединению Европы. Из портретов запомнил королеву Беатрикс и Клинтона.

На вокзале в Кёльне какой-то бедняк покупал в киоске крошечную, 40 мл, бутылочку с водкой “Горбачев”.

Я впервые вижу настоящую романскую базилику, мощь камня, сумеречную величавость, тусклое золото мозаики. В середине храма моют полы, стулья сдвинуты. В купол, где огромная фигура Христа, из-за этих стульев заглянуть трудно, но он мерцает, ты в ауре, он здесь. Над моющимися полами огромная низкая люстра — это копия той люстры, которую храму подарил Фридрих Барбаросса. По окружности базилики несколько капелл. В том числе капелла, где хоронили епископов. Плиты лежат на полу, под полом, в крипте, кости давно истлели, но дымок ушедшей жизни еще курится. В центральном зале, слева от алтаря, подсвеченное лампой место, где происходила коронация. На полу выложенная мозаикой надпись. На этом самом месте!