Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев Страница 22

летят на тинейджера, но это нисколько его не трогает, так же как малого не волнует, что грязь из лужи заливается ему в сапоги. Наконец, решив про себя, что смесь готова, «винодел» выходит из лужи, кладёт свой большой молоток на скамейку и окунает в приготовленную им грязь кисти рук. Любуясь произведённым контрастом, пошевеливает в воздухе чёрными пальцами и припечатывает их к новому бетонному поребрику. Печать напоминает разлапистый лист конопли. Видно, что новоявленному эстамписту рисунок нравится. Он дублирует его ещё несколько раз и затем переносит своё творчество на светло-жёлтую стену недавно выкрашенного дома. Будто индюк прошёлся грязными лапами. В итоге над невысоким серым цоколем здания вырисовывается такой же серый бордюр, как на поребрике. Явно довольный сделанным, малой, забыв про молоток, скрывается в том же подъезде, куда недавно зашла сексапильная дамочка.

Байкеры встают на колёса и начинают запрыгивать боком на поребрик. Тяжело пыхтя, проходит женщина с двумя продуктовыми сумками, поверх которых видны торчащий пучок зелёного лука, палка варёной колбасы и несколько рулонов туалетной бумаги. Навстречу лёгкой семенящей походкой плывёт парочка: девица потряхивает головой, скидывая со лба наползающую чёлку, кавалер попивает пиво из жестяной банки. Опорожнив банку, ставит её на асфальт — аккурат посреди проезжей части. Пикник, так сказать, не на обочине. Следы этого пикника можно видеть сегодня по всему городу: «Я тут был и пиво пил».

Байкер с прилепленной к губе сигареткой подъезжает к банке и подбрасывает её ногой, напарник принимает пас. Начинается велобол. Воротами является парадная ниша того же дома, где сидит тинейджер. Банка летает над его головой с торчащей антенной, как самодельная ракета, сделанная боевиками запрещённой организации «Хамаз». Падая, она грохочет по мостовой, бьётся в двери парадной, но почему-то не взрывается. Наконец, байкер наступает на банку, и она тут же плющится под его ногой. Недолго думая, он тщательно доплющивает её, поднимает и, пыхтя сигаретой, смотрит на содеянное и долго думает. В итоге приспосабливает один конец банки к вилке заднего колеса, а второй — к спицам. Претворение в жизнь новшества занимает не больше трёх минут. Зато какой эффект! Теперь при езде свободный конец банки бьёт по спицам и получается такая трескотня, что создаётся впечатление работающего на полных оборотах мотоцикла без глушителя. Когда байкер, став на педали, разгоняет модернизированный байк до предельной скорости, треск достигает своего апогея.

Бээмиксник, впечатлённый произведённым эффектом, направляется к мусорным контейнерам, легко находит там такую же банку, с остервенением плющит её каблуком об асфальт и так же прилаживает к своему ущербному велосипеду. Теперь они гоняют вдвоём и трещат так, что чертям становится тошно.

На треск выходит малой. Стоя с раскрытым ртом, удивлёнными глазами провожает двух «рационализаторов», гоняющих как заведённые.

Резко и внезапно на сцене появляется фигура революционного матроса, или, как говорили раньше, военмора. Одет военмор в застиранные хлопчатобумажные «тренинги» с сильно вытянутыми коленями и морской бушлат без пуговиц. Волосы на голове взъерошены. На ногах старые китайские кеды без шнуровки. В руке толстенный кусок стальной арматуры. Это — дядя Лёня из 3-й квартиры. Бывший наводчик торпедных аппаратов на линкоре «Чапаев». На левом рукаве бушлата ещё сохранилась круглая нашивка с красным контуром торпеды в середине, что указывало на принадлежность к БЧ-3 — минно-торпедной части. После срочной службы он много лет работал на Кировском заводе токарем-расточником. Единственный, пожалуй, во всей округе бывший «кировец». Фигура харизматичная. Завод ещё стоит. Раньше там строили танки, трактора… Сейчас лишь один цех этого гиганта индустрии выпускает бытовые точилки для ножей. И больше — ничего. Как говорит наш военмор: «А зачем нам танки? Нас и так победили. Осталось только наточить нож и зарезаться». Называют его во дворе реликтом кроманьонского периода. Умудряется жить на одну пенсию. Любимая еда — чай из мяты с накрошенным в него чёрствым хлебом. «Реликт» преграждает путь байкеру и арматурой, как милицейским жезлом, делает характерный знак для остановки. Разогнавшийся байкер еле успевает затормозить.

— Снимай тарахтелку! — приказывает дядя Лёня командирским голосом.

— Ты что, папаша, дерьма переел, что ли? — выпучив глаза, возмущается ошалевший наездник. — Ты, ваще, луришь чо-нить вокруг? Я же еду! Мозги свои дурные напряги: сшибу — инвалидом станешь.

Дядя Лёня, недолго думая, с размаху бьёт своим железным жезлом по спицам заднего колеса. Байк оседает назад, колесо приобретает сложный контур, неизвестный доселе в геометрии.

— Так-то лучшее будет, — заявляет наш военмор спокойным голосом, — а то чего-то говорим нонче много.

При этом дядя Лёня упирает своё орудие в подбородок ретивому наезднику, задирая его голову высоко вверх. Взгляд «ретивого» поневоле устремляется в небеса.

— Скажи спасибо, что не по зубам, — наставляет бывший торпедный наводчик, — зубы-то вставлять дороже, чем спицы. Обстановку сечёшь? Если да, моргай глазами.

Взнузданный байкер моргает, молитвенно глядя на проплывающие весенние облака.

— А теперь вали в свои пенаты, — опуская вниз орудие возмездия, миролюбиво заключает дядя Лёня, — и чтобы я тебя здесь больше не видел с твоей тарантайкой. Вот бери пример с Колюни, — и он указывает своей боевой палицей на тинейджера в наушниках. — С местной шпаной здесь такие оргии устраивал: орали, песни пели. Отучил.

С нарастающим треском приближается второй участник велошоу. Дядя Лёня и ему даёт отмашку — команду на остановку. Напарник по играм, видя неблагоприятную ситуацию, ловко уворачивается от железной палицы и, объехав сцену по крутой кривой, на максимальной скорости уносится в соседний квартал, стрекоча своей тарахтелкой.

— Вот и тишина, — удовлетворённо констатирует бывший военмор дядя Лёня. — А тишина — залог здоровья.

Байкер берёт на плечо покалеченный байк и понуро, шаркающей походкой бредёт в свои пенаты.

Малой, который восторженно наблюдал за сценой, подходит почти вплотную к дяде Лёне и, подёргав за бушлат, глядя на него, как на Голиафа, влюблённо произносит:

— Молодца, дядя!..

— А чего у тебя сопли текут? — вопрошает Голиаф.

Малец от такого внимания к себе расплывается в широченной улыбке.

— А я скажу отчего — чай с мятой не пьёшь! В этом весь узел проблем.

Дядя Лёня роется в боковом кармане бушлата и извлекает оттуда замусоленную конфету.

— Во! Это тебе. Карамель лимонная. Беги домой, неси ведро с горячей водой и тряпку и смывай свои художества, — и своей чудодейственной палицей Голиаф указывает на разрисованный малым бордюр.

Я гляжу в окно. Из окна видна асфальтированная часть двора — малая часть нашего мира. На массивной бетонной скамейке, у дома напротив сидит тинейджер в мешковатых штанах с ширинкой у колен, в кепке-тенниске, сдвинутой козырьком назад, и массивных «космических» наушниках с торчащей из них