Владимир Федюк - Керенский Страница 22

Между тем вся история давно уже вышла за локальные рамки. Дело Бейлиса всколыхнуло Россию. В его защиту выступило множество самых разных людей. Среди них были и те, кто не скрывал своей неприязни к евреям. Коллега Керенского, депутат Думы В. В. Шульгин, был позже приговорен к восьми месяцам заключения за распространение «заведомо ложных сведений». Шульгин был давним юдофобом, но и он не мог спокойно смотреть на то, как попирается закон.

Государственная дума — еще третьего созыва — тоже откликнулась на громкое дело. Керенский этого не застал, что не помешало ему активно включиться в кампанию протеста. На страницах журнала «Северные записки» он поместил несколько статей в защиту Бейлиса. Керенский писал, что обвинители Бейлиса выдают себя за защитников России, в то время как они являются ее злейшими врагами. «Тяжело еврейскому народу переживать „кровавый навет“, большие угрозы таит в себе этот навет самому существованию той или другой части еврейского населения — но не только в этом ужас, ужас в сознании: это у нас случилось, это с нашим именем связан мировой позор! Мы это допустили, вот наше преступление, наш грех перед всем человечеством, перед самими собою».[76]

Мотивы поведения Керенского всегда нужно рассматривать с осторожностью. Мы уже писали о том, что он умел быть искренним в пафосе и гневе, но при этом никогда не забывать о том, какое впечатление производят его слова. Дело Бейли-са — это, кажется, единственный случай, когда Керенский говорил и действовал так, как того требовала совесть, не заботясь о дивидендах, которые это способно принести. Большой пользы ему от этого не было — так говорил и писал в ту пору едва ли не каждый. Интересно, что сорок лет спустя, работая над воспоминаниями, Керенский отзывался о деле Бейлиса почти в тех же самых словах.

Процесс по делу Бейлиса начался в Киеве 25 сентября 1913 года. Обвиняемого защищали лучшие адвокаты. Керенский тоже ходатайствовал о привлечении его к защите, но Союз адвокатов отдал предпочтение более опытным профессионалам. Среди них были фигуры первой величины, такие как Н. П. Ка-рабчевский, А. С. Зарудный и сотоварищ Керенского по Государственной думе кадет В. А. Маклаков. Изо дня в день в зале судебных заседаний шла сложнейшая дуэль. Обвинение совершило ошибку, уведя на второй план уголовную составляющую дела. Главной задачей прокурора стало доказательство факта ритуального убийства. Для защиты это было подарком. Адвокаты Бейлиса без труда опровергали все аргументы такого рода, тем более что в большинстве своем они были основаны на весьма произвольном прочтении древних иудейских текстов.

Наконец, на тридцать четвертый день процесса перед присяжными были поставлены два вопроса: доказан ли сам факт преступления и доказана ли вина обвиняемого? Присяжные совещались полтора часа, после чего был оглашен вердикт. На первый вопрос они ответили «да», на второй — «нет». Тут же в зале суда Бейлис был освобожден из-под стражи. Имя убийц Андрея Ющинского так навсегда и осталось тайной.

В Петербурге Керенский увлеченно следил за сообщениями из Киева. Его переполняла энергия, и единственная мысль портила настроение — он в стороне от происходящего. Но внезапно в голову Керенскому пришла идея, которую он немедленно начал воплощать в жизнь. По его инициативе 23 октября 1913 года (то есть еще до завершения процесса) была созвана коллегия петербургских адвокатов. Керенскому не стоило большого труда добиться того, чтобы коллегия приняла резолюцию по поводу дела Бейлиса. В ней от имени общего собрания присяжных поверенных округа выражался протест против «извращения основ правосудия, проявившегося в создании процесса Бейлиса, против возведения в судебном порядке на еврейский народ клеветы, отвергнутой всем культурным человечеством, и против возложения на суд несвойственной ему задачи пропаганды расовой и национальной вражды». В резолюции говорилось: «Это надругательство над основами человеческого общежития унижает и позорит Россию перед лицом всего мира, и мы поднимаем свой голос на защиту чести и достоинства России».[77]

Письмо подписали 25 петербургских адвокатов, в том числе П. Н. Переверзев, А. В. Бобрищев-Пушкин, Н. Д. Соколов. На одном из первых мест стояла и фамилия Керенского. Реакция властей на это письмо своей неадекватностью удивила многих. Подписавшие этот документ были привлечены к суду по 279-й статье Уголовного уложения, предусматривавшей наказание за «распространение подметных писем».[78] Эта статья не применялась в судебной практике уже лет тридцать и считалась пережитком далекого прошлого. Тем не менее власти сочли возможным извлечь ее из забвения. Говорили, что на этом настоял лично министр юстиции Щегловитов, срывавший таким образом свое недовольство после провала процесса по делу Бейлиса.

Слушания по «делу 25 адвокатов» начались в окружном суде Петербурга 3 июня и продолжались до 6 июня 1914 года. Все обвиняемые были признаны виновными. Двадцать три человека были приговорены к шести месяцам заключения в крепости. Соколов, как один из основных авторов, и Керенский, как инициатор принятия резолюции, получили восемь месяцев тюремного заключения с последующим запретом занимать выборные должности. Реально Керенскому не пришлось отбывать приговор — его защищала депутатская неприкосновенность. Эта история скорее сыграла ему на пользу, так как еще раз подтвердила его репутацию политика демократической ориентации. Правда, в центре внимания прессы Керенский на этот раз пробыл очень недолго. В мире назревали очень важные события, оттеснившие на второй план все остальное.

ВОЙНА

В конце июня 1914 года Дума завершила очередную сессию, и депутаты разъехались. Керенский выехал в Екатеринбург на съезд учителей начальных школ, а оттуда сел на поезд в Самару. Здесь в городском театре состоялась встреча местной общественности с гостями из столицы, в которой помимо Керенского принял участие его коллега депутат Некрасов. На следующее утро они вдвоем отправились на пристань, чтобы следовать дальше. Неожиданно на набережной появился газетчик, громко кричавший: «Последние новости! Австрия отправила ультиматум Сербии!»

Керенский вспоминал: «Было чудесное летнее утро. В лучах солнца ослепительно сверкала гладь Волги, на палубах огромного парохода, стоявшего у пристани, толпились радостные возбужденные люди. Мало кто из них обратил внимание на мальчишку-газетчика, но в нашей маленькой компании все разговоры сразу же оборвались. Радужного настроения, порожденного столь успешным пребыванием в Самаре, — как не бывало. Мы слишком хорошо понимали, что этот ультиматум означал общеевропейскую войну».[79]