Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева Страница 22

Оскорбленный и гневный дебютант выбегает из машинной и с угрожающей жестикуляцией направляется к Милославскому.

— Милостивый государь!— говорить на ходу запыхавшийся купеческий отпрыск. — За это ведь…

— Тише — люк!— останавливает его Милославский.

Тот, как змеею ужаленный, отпрыгивает в сторону и опять начинает прерванную фразу:

— Милостивый государь! За это…

— Люк!— снова перебивает его Николай Карлович, указывая на то место, где стоит взволнованный дебютант.

— Ай!— и опять прыжок в сторону. — Милостивый государь! Я вам достался не для…

— Люк! Люк! Осторожнее!…

— Ай!— снова прыжок в сторону.

И так Милославский довел этого горячего поклонника искусства до самого выхода, заставив его проскакать всю сцену при общем смехе актеров.

«Отсебятины» и шалости на сцене были страстью покойного Николая Карловича, не отделявшего, в угоду невзыскательной «райской» публике, классической трагедии от вздорного водевиля. Это было ему непростительно, и тем более, что пользовался он репутацией талантливого артиста.

Помнится мне, как в какой-то раздирательной драме или трагедии Милославскому надлежало умереть. Он и умер, грохнувшись на пол, но так не рассчитано, что пришелся как раз под декорацией, которою следовало сделать чистую перемену[8].

— Николай Карлович, — шепнул ему из-за кулис его помощник, — занавес нужно спустить…

— Почему? — так же тихо, незаметно для публики, спросил Милославский.

— Вы под чистой переменой лежите.

— Пустяки! — сказал он и, к изумленно публики, воскрес, встал, спокойно перешел на другое место и снова умер, крикнув за кулисы: «давай».

Николай Карлович был неуживчив, характером обладал беспокойным, так что имел много врагов и окружал себя вечными неприятностями. С Петровским у него бывали частые недоразумения, проходившие почти бесследно, но однажды вышла у них такая жестокая ссора, что Петровский наотрез отказался от дальнейших услуг Милославского. Не дослужив сезона, Николай Карлович отправился в Москву. Его режиссерские обязанности были временно поручены одному из актеров. На другой сезон Петровский взял к себе режиссером актера Дмитриева, которого и послал в Москву пополнять труппу.

— Кого знаешь, бери, — вместо напутственного слова сказал ему Петровский, — но только с Милославским не свяжись. Даром служить пойдет — не бери…

Приезжает Дмитриев в Москву, заключил несколько контрактов с актерами и перед самым отъездом встречается с Николаем Карловичем.

— Что делаешь в Москве?— спросил он Дмитриева.

— Для Харькова труппу набираю…

— А! Так это тебя прислал Петровский.

— Меня.

— Ну, так ты-то мне и нужен…

— Не в Харьков ли хочешь? Тю-тю!.. Дмитрий Яковлевич не велел мне ни под каким видом с тобой возжаться…

— Дурак ты, как я погляжу! Как же не велел, если он мне сегодня телеграмму прислал, чтобы я разыскал его поверенного и покончил с ним…

— Врешь!

— Поедем ко мне, и я тебе покажу ее…

— Сейчас не могу, а к вечеру буду. Ожидай!

— Хорошо! Кстати и контракт с собой прихвати.

Милославский вручил ему свой адрес, а сам отправился домой и написал на старой телеграфной бланке себе приглашение от имени Петровского. Когда вечером явился к нему Дмитриев, Милославский вручил ему депешу; тот наивно поверил ей, вынул из кармана контракт и подписал его,

— Удивительно! — сказал Дмитриев, заключив с Николаем Карловичем условие. — Перед отъездом уж как мне строго наказывал директор, чтобы я тебя остерегался, а теперь вдруг сам с тобой в переписку вступил.

— Есть много, друг Горащо, на свете необъяснимого, — ответил Милославский словами Гамлета.

Через несколько дней двинулись из Москвы в Харьков новые актеры во главе с Дмитриевым и Милославским.

Петровский, встречая в Харькове, у городской заставы, труппу, натыкается на первого Милославского. С ним делается чуть не удар.

— Вот и я!— весело заявил ему Николай Карлович. — Хоть вы и не велели меня брать, но я, все-таки, из сострадания к вам приехал, потому что Харьковский театр без Милославского существовать не может…

Нечего было делать, помирились враги, и остался Николай Карлович служить у Петровского.

В 1854 году, в городе Чугуеве (уездном, Харьковской губернии) был назначен сбор войска. Дмитрий Яковлевич воспользовался этим и выхлопотал себе манеж, в котором устроил сцену и очень вместительный партер. На это время мы покинули Харьков и поселились в Чугуеве. Спектакли были часты и удостаивали их своим посещением великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич.

В Чугуев приглашена была Петровским на гастроли Надежда Васильевна Самойлова, сделавшаяся в самое короткое время такою любимицею публики, что на спектакли с ее участием не хватало билетов.

После представления водевиля «Бедовая девушка», в котором я играл вместе с Самойловой, их высочества очень лестно отозвались обо мне, а на другой день прислали в театр два ценных подарка: Надежде Васильевне— бриллиантовые серьги, а мне— бриллиантовый перстень. Кроме этого, приказали спросить меня, не желаю ли я поступить на сцену Александринского театра. Я, разумеется, с необъяснимою радостью ответил утвердительно…

Войска разошлись. Мы перебрались в Харьков, вместе с нами и Самойлова для продолжения гастролей. В Харькове ее успех был тоже огромный…

Из пребывания Надежды Васильевны в Харькове помнится мне один анекдот. Шла «Дочь Второго Полка», ансамбль был изумительный, роли распределены были превосходно, словом, прошла пьеса, как говорится, «на ура!». Губернатор велел Петровскому изъявить благодарность всем участвовавшим, что исполнить тот и не замедлил по отношении к солистам. Небольшой актер Кучеров, принимавший участие в хоре, подходит к директору и обиженным голосом говорить:

— Дмитрий Яковлевич, а нам-то что же вы ничего не скажете? Ведь мы тоже пахали…

— Нет, вы орали, — соткровенничал Петровский при дружном хохоте окружающих.

В это же время прибыль в Харьков мой старый сослуживец по Александринскому театру, Прохоров, спившийся, оборвавшийся, совершенно опустившийся. Общими усилиями стали помогать ему опериться, но, увы! с ним ничего нельзя было поделать. Петровский принял его к себе в труппу, но он недолго продержался в ней, благодаря своей пагубной страсти, доводившей его до беспамятства. Любимым его занятием в пьяном виде сделалось кормление уличных собак. Накупит хлеба и раздает его частями собакам, которые постоянно окружали его стаями, стоило только показаться ему на улице. Долго ли он после этого жил и где умер, я не знаю, да и вряд ли кто другой знает. Так бесследно и погиб этот способный актер…