Тайны гениев - Михаил Семенович Казиник Страница 22

Но время их существования и творчества – всего одно столетие (!!!). Вы только подумайте, какой духовный толчок для всей цивилизации за какие-нибудь сто лет!

Представить себе интеллектуальную мысль планеты без этих русских ста лет не просто невозможно, это была бы катастрофа планетарного масштаба!

Именно поэтому удивительный немецкий мыслитель Рудольф Штейнер в начале XX века призывает всю интеллектуальную Европу к путешествию на Восток.

Страшное гитлеровское Drang nach Osten (путь на Восток) – это всего-навсего нагло украденный и искаженный призыв Штейнера.

У Штейнера же это был духовный клич, призыв к путешествию всех интеллектуальных сил в Россию, для того чтобы оживить духовно отживающую старую и дряхлую европейскую цивилизацию.

А если всерьез заняться изучением того, в какой степени русская культура XIX века повлияла на культуру всего мира, то нельзя не возгордиться всерьез.

И в самом деле, во французской музыке XX века шесть крупнейших композиторов объединились в группу, которую они сами назвали «Шестерка». И когда у них спрашивали, почему они объединились в группу, то ответ был прост. Образцом для них послужила русская группа, которую в Рос сии называют «Могучая кучка» (с легкой руки Стасова, который написал однажды: «Маленькая, но уже могучая кучка русских музыкантов»).

Он, Стасов, имел в виду группу композиторов, в которую входили Балакирев, Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков и Кюи. Но «Могучей кучкой» их называли только в России. На Западе же они получили официальное название «Пятерка». Теперь ясно, откуда «Шестерка» во Франции?

Но еще раньше – еще интереснее.

Есть понятие – «импрессионизм». Оно существует как в изобразитель ном искусстве, так и в музыке.

Но если в живописи предшественниками импрессионистов можно считать французских художников середины XIX века – барбизонцев (Камилл Коро, Франсуа Милле и другие), то самое сильное влияние на французских композиторов-импрессионистов, безусловно, оказали не французские предшественники, а… русские. Ибо без оркестра Римского-Корсакова нет ни оркестра Дебюсси, ни, тем более, оркестра Равеля.

«Картинки с выставки» Мусоргского были образцом для музыкального мышления Равеля. Достаточно услышать сделанную им оркестровку этого фортепианного произведения Мусоргского, чтобы оценить всю степень поклонения Равеля Мусоргскому.

Русские композиторы повлияли почти на всех крупнейших композиторов XX века, будь то французы, итальянцы или даже американцы (кумирами классика американской музыки и родоначальника симфоджаза Джорджа Гершвина, как известно, были Чайковский и Рахманинов). Для того чтобы рассказать о влиянии Четвертой, Пятой и Шестой симфоний Чайковского на все развитие симфонии XX века, необходимо на писать огромную книгу.

Что касается влияния русской литературы XIX века на ВСЕ ПОСЛЕДУЮЩЕЕ РАЗВИТИЕ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, то здесь не нужно ничего доказывать. Нужно только почитать интервью с крупнейшими писателями XX века, чтобы понять: русская литература XIX века – явление Всемирное.

Например, в течение 50-х-80-х годов XX века расцвел латиноамериканский роман. Именно в странах Латинской Америки появились писатели, перехватившие у Европы пальму первенства и открывшие новые пути в литературе.

Достаточно назвать имена Кортасара, Маркеса, Борхеса, и знаток литературы сразу поймет, какого МАСШТАБА литературу я имею в виду. «Сто лет одиночества», «Осень патриарха», «Выигрыши», «Преследователь» – книги золотого фонда мировой литературы.

Но когда журналисты спрашивают у великих латиноамериканцев, кто для них высочайший пример литературы, кто повлиял на их мышление, – те, не сговариваясь, называют Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова и особенно, конечно, Н. Гоголя.

Я осмелюсь сказать, что без Гоголя не было бы не только латиноамериканского романа, но и такого мистического гения XX века как Франц Кафка. Не верите?

Приведу лишь один пример.

У Кафки есть рассказ под названием «Превращение». Служащий Грегор Замза просыпается утром и обнаруживает, что он превратился в какое-то невероятное насекомое, похожее на сороконожку. А далее начинается эксперимент высочайшего психологического масштаба.

Писатель произвел этот эксперимент не для того, чтобы эпатировать читателя. Вовсе нет!

Он сделал это с целью изучить реакцию посредственного, маленького человека, маленького чиновника на подобное превращение. Сколько возможностей открывается перед писателем! Сколько экспериментов можно поставить, изучая взаимоотношения Грегора Замзы с его родными, коллегами!

Какой авангард! Какая новизна в литературе!

На самом же деле «Превращение» Кафки – лишь еще один шаг, или, лучше сказать, продолжение исследования, которое почти за век до него произвел… Николай Васильевич Гоголь.

И не где-нибудь, а в одной из новелл цикла «Петербургские повести». В повести «Нос».

Майор Ковалев просыпается утром в своей постели, а на лице его вместо носа – совершенно гладкое место.

И ТОЧКА!

Чувствуете, какой модернистский эксперимент? А в чем его суть?

Да в том же, в чем суть будущих экспериментов Достоевского и Кафки, Джойса и Пруста, Булгакова и Кортасара. (У последнего в рассказе «Аксолотль» одинокий человек занимается только тем, что изо дня в день часами наблюдает за рыбкой в аквариуме и незаметно сам превращается в эту рыбу, которая теперь ждет появления перед аквариумом одинокого человека. Человек, ставший рыбой, плавает в аквариуме, а рыба, превратившись в человека, наблюдает за ним.)

И первым в ряду писателей, поставивших самый сюрреалистический эксперимент, был именно Гоголь.

Ведь как же реагирует майор Ковалев на свою беду? А вот как:

«– Конечно, я… впрочем, я майор (выделение всюду мое. – М.К.). Мне без носа ходить как-то неприлично. Какой-нибудь торговке, которая про дает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить… притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие…»

Вот где сюрреалистическое безумие! Оказывается, без носа не получить ни чина, ни ордена. Без носа нельзя к статской советнице. (Гениальность Гоголя столь велика, что, я думаю, последующие столетия развития литературы поставят Гоголя на место, где сегодня такие титаны как Шекспир, Данте и Гёте. Мне думается, литературный мир еще не полностью дорос до безмерной глубины этого космического гения.)

Я хочу процитировать еще несколько строчек, которые – уже подлинный язык самой современной литературы. А еще лучше сказать – литературы будущего. Строки эти – в окончании повести «Нос»:

«Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства! Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много неправдоподобного. Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появленье его в разных местах в виде статского советника, – как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию объявлять о носе? Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление; это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей. Но неприлично, неловко, нехорошо! И опять тоже – как нос очутился в