Елена Разумовская - Братья Орловы Страница 22

В марте 1772 г. было окончательно решено начать перемирие и устроить переговоры между представителями Порты и России, чтобы обсудить условия будущего мира. Долго решалось место и время будущего мирного конгресса: на предложенный турками Бухарест, столицу Валахии, не согласилась Россия; Измаил не устроил турков из-за комаров и вечной сырости. Сошлись на Фокшанах и июне месяце.

Екатерину и ее ближайших помощников не пугали неудачи на грядущих переговорах, хотя она и желала мира. В Совете при императрице даже обсуждались действия на случай, если мир так и не будет заключен. Государыня, горячо поддержанная Григорием Орловым, предлагала построить на Дунае транспортные корабли и с ними выслать армию на Константинополь; уж тогда-то турки точно согласятся на скорый мир! Но мир был нужен; и граф Румянцев, главнокомандующий войсками на Дунае, писал Н.И. Панину, что войско, понесшее большие потери в боях, только лишь ждет новобранцев, которым добираться к месту службы очень долго, а приходят они «в крайнейшем истощении своих сил». Закупки лошадей также неудачны, и кавалерия практически обескровлена. Иными словами, войска к продолжению военных действий никак не готовы…

Решено было тем временем, что на фокшанском конгрессе Россию будет представлять князь Григорий Орлов, доверенное лицо Екатерины, а в качестве специалиста, знающего турков, — Обрезков, тот, что, будучи посланником в Константинополе, оказался в начале войны заключенным по велению султана в темницу, но ныне был освобожден. Орлову и Обрезкову было велено отдать Порте Молдавию и Валахию, не претендуя более на возвращение им независимости, но в остальном — стоять твердо на выгодных условиях, которые были подробнейшим образом обрисованы в инструкции от 21 апреля.

Екатерина настаивала, что ежели уж Россия отказывается от своих притязаний на Молдавию и Валахию и не собирается далее поддерживать их борьбу за независимость, то с турков нужно требовать в первую очередь безопасности российских границ и «справедливого удовлетворения за убытки, понесенные в войне, объявленной со стороны Турции без всякой законной причины». Впрочем, здесь Орлову и Обрезкову дозволялось идти на некоторые уступки. Например, наставляла Екатерина своих послов, чтобы турки не имели возможности беспрепятственно нападать на Россию, требуйте у них кабардинские княжества — «обе Кабарды, Большую и Малую» — и город Азов, исконные грузинские места, занятые русскими войсками, пусть вновь отойдут к грузинам; все татары, проживающие на Крымском полуострове, должны стать независимыми от Оттоманской империи. Но если Порта на эти условия не пойдет, нужно потихоньку-полегоньку уступать по любому из перечисленных пунктов, кроме четвертого: «Самое большое затруднение со стороны турок должно быть встречено относительно четвертого требования, и потому для склонения их к уступке кроме отказа от Молдавии и Валахии вы можете еще уступить статью, касающуюся грузинских владельцев, согласиться на восстановление с ними границ, как они до войны были, только бы избавлены они были навсегда от бесчеловечной подати христианскими девицами, взимаемой с них турецкими пашами; потом еще вы можете согласиться на оставление Большой и Малой Кабарды в том состоянии, в каком они должны были находиться по договору 1739 года, выговорив только для России свободу строить и заводить в соседстве их всякие города и селения на собственных наших землях». С уплатой положенных России контрибуций тоже можно было не настаивать особо, поскольку куда важнее было получить свободу торговли и мореплавания в Черном море. Императрица писала: «…от этого требования мы отступить не можем»{44}.

Уже через 4 дня после получения инструкций «ангел мира» Г. Орлов со свитой выехал из Царского Села в Фокшаны. Императрица весьма полагалась на своего фаворита, который и красив, и от природы умен, давая ему самую высокую характеристику: «Это удивительный человек; природа была к нему необыкновенно щедра относительно наружности, ума, сердца, души. Во всем этом у него нет ничего приобретенного, все природное и, что очень важно, все хорошо…»{45}

Русские уже прибыли к месту переговоров, медлили турки — Осман-эфенди и Яссин-заде-эфенди. Когда ж они добрались таки из Константинополя, был уже конец июля. Кроме представителей России и Османской империи, в конференции участвовали также страны-союзницы — Пруссия, выступавшая на стороне России, и Австрия, поддерживавшая турков. Министры этих стран активно демонстрировали свое отношение к тем или иным моментам обсуждавшихся условий. Как и предполагалось, вопрос с независимостью татар вызвал горячее обсуждение и неприятие турецких послов, твердивших: татары — мусульмане, как и турки. Ладно, с грузинами мы вам уступим, это ваши христианские разборки, но в дела мусульман не лезьте! Через несколько дней после начала заседаний Обрезков писал графу Панину: «Дело это до сих пор нисколько не подвигается вперед; мы не можем его отменить и даже смягчить, а турки по обыкновению связывают его с магометанским законом, утверждая, что один султан не может его решать»{46}. Переговоры, едва начавшись, зашли в тупик: русские «держались предписанного», а турки не уступали в вопросе с татарами, требуя, чтобы крымский хан проходил обязательное утверждение на должность у султана Порты. К концу августа турки решили покинуть Фокшаны, разорвав перемирие. Петербург пытался руководить переговорами, но тщетно: почта запаздывала, и отчет «ангелов мира» о желании турков уехать в Константинополь запоздало, как и письмо Панина от 27 августа, требовавшего, чтобы в вопросе с турками более русские послы не упорствовали. Тут еще собрался вдруг и уехал князь Григорий Орлов, и 28 августа мирная конференция в Фокшанах прервалась. Вскоре под влиянием Н.И. Панина, известного противника Орловых, сложилась в России устойчивое мнение: князь Г.Г. Орлов виноват в таком положении дел; если б не его отъезд в Россию, турки не прервали бы переговоров по собственной инициативе, убоявшись гнева султана и великого визиря, желавшего продолжения конференции. Доказательством тому служило прямое обращение великого визиря к фельдмаршалу Румянцеву в начале сентября, который просил продлить перемирие в войне и вновь собраться на переговоры, уже в Бухаресте. О виновности «необузданного», бешеного Орлова, бросившего ради колобродства столь важное для России дело, Панин писал к Обрезкову: «Сердечно сожалею, мой любезный друг, о настоящем вашем положении, видя из последних депешей ваших, что новозародившееся бешенство и колобродство первого товарища вашего испортили все дело…»{47}