Тома Фрэсс - 9 жизней Антуана де Сент-Экзюпери Страница 22

Во время госпитализации он начал работать над книгой, которая тогда еще носила другое название, но вскоре будет называться «Планета людей»[45]. Однако вдохновения вновь не хватало. Он нуждался в эмоциональном шоке, который мог исходить только из воспоминаний детства. Для этого он оставил Соединенные Штаты с намерением совершить паломничество в Сен-Морис, а потом во Фрайбург. Потом он поехал повидать свою бывшую гувернантку Маргариту Шапеи, которую дети в свое время называли Муази[46]. И тогда воспоминания вернулись, а вместе с ними появилось и вдохновение.

Однако вновь обретенное спокойствие оказалось недолгим. Международная обстановка быстро захватила его. 29 сентября были подписаны Мюнхенские соглашения, которые не могли обмануть никого, даже Даладье, который, выходя из самолета по возвращении в Орли, ответил на овации словами: «Ах! Идиоты! Если бы они только знали». Сент-Экзюпери тоже не питал иллюзий. Он знал, что эти соглашения открывали нацистской Германии свободный путь в Чехословакию. И потом тоска писателя будет только увеличиваться – особенно во время его поездки в Германию, куда он отправился несколько недель спустя. Там он посетил «Школу фюреров» (Führerschule), которая безумно напугала его. Ему казалось, что это какой-то страшный сон. Он понимал, что там воспитывают не высших должностных лиц, а роботов. Во время своего визита он обратился к Отто Абецу, ответственному за франко-германские отношения, сопровождавшего его, и заявил: «Создаваемый вами тип человека меня не интересует». И речь тут могла идти не о храбрости, а о простой констатации, которая оглушила его и привела в отчаяние. Это был март 1939 года. И он уже понимал, что война неизбежна: все восхваляли его «Планету людей», а он ее предчувствовал.

С этой тревогой Сент-Экзюпери вскоре вернулся в Соединенные Штаты, чтобы участвовать в американском издании своей книги. Он не знал, что ждет его в будущем, но был готов к худшему. И там, в Америке, его дискомфорт, пусть и завуалированный, не давал ему ни секунды на передышку. Он страдал, заранее страдал по поводу того, что казалось ему неизбежным.

«Тогда, быть может, мне раскроется то, что трудно выразить словами. Я приду к огню, как слепой, которого ведут его ладони. Он не смог бы описать огонь, а все-таки он его нашел. Так, быть может, явится мне то, что нужно защищать, то, чего не видно, но что живет, подобно горящим углям, под пеплом деревенских ночей».

Глава 8. Военный опыт: к философии действия

Орконт – Сражение при Аррасе – Абсурд

23 АВГУСТА 1939 ГОДА, в Нью-Йорке, Антуан де Сент-Экзюпери находился в своем гостиничном номере. Он провел весь день на телефоне. Только новости, приходящие из Европы, были не слишком добрыми. Подписание советско-германского пакта в тот самый день заставляло опасаться неминуемого немецкого наступления на Западном фронте. Он не хотел больше ждать, он желал вмешаться. Он не мог выглядеть тем самым интеллектуалом, о которых он потом скажет в «Военном летчике», что их «держат про запас на полках Отдела пропаганды, как банки с вареньем, чтобы подать после войны». Он хотел сражаться, ему нужно было подписаться под своими собственными словами. И он вернулся в Париж и там нашел в почтовом ящике мобилизационное предписание, согласно которому ему следовало явиться 4 сентября на базу Тулуза-Монтодран. События следовали одно за другим. 1 сентября войска Вермахта напали на Польшу, союзника Франции и Англии. Механизм войны заработал. Во Франции была объявлена всеобщая мобилизация.

Из-за возраста и состояния здоровья он был назначен в учебное подразделение военных летчиков. Но это назначение не устраивало его. Он должен участвовать в борьбе всей своей плотью. Потому что, как он написал в письме к другу: «Если я не буду участвовать в войне, морально я стану чувствовать себя очень плохо. Мне многое хочется сказать по поводу этих событий. Но как бойцу, а не как туристу. Это мой единственный шанс подать голос». Ему хотелось защищать цивилизацию, которую он предвещал. Он объяснил в своем радиообращении от 18 октября 1939 года, называвшемся «Пангерманизм и его пропаганда», что это не только борьба за Польшу, это борьба за право на существование, защита всей цивилизации. Это защита человека от морали зверей.

Он делал все возможное, чтобы попасть в боевую часть. Однако между ним и штурвалом боевой машины имелись препятствия, и они были весьма серьезны. Он это знал: его состояние здоровья не позволяло ему получить такое назначение. Медицинская экспертиза сделала вывод, что он не может быть допущен к полетам. А его друзья считали, что было бы более полезно, если бы интеллектуал на службе человечества выжил. Ему предложили должность в CNRS[47], ссылаясь на его многочисленные патенты, но он был против. Он пошел на обед, на котором, как ему стало известно, ему должно было быть сделано это предложение, в сопровождении капитана Макса Желе, и он попросил его помочь ему его отклонить. Он сказал Дидье Дора, директору авиакомпании «Латекоэр», что не хочет выглядеть подлецом или пустым болтуном.

Жан Жироду, комиссар по информации, хотел видеть его рядом с собой в службе пропаганды. Экзюпери отклонил и это предложение. Он никогда не думал об уклонении от своих обязанностей, о возможных привилегиях, которые давало ему положение писателя. Как он пишет в «Планете людей», «человек раскрывается, когда он опрокидывает все предсказания здравого смысла». То есть ни за что на свете он не отказался бы от брошенного вызова. Позже, уже после назначения в авиагруппу 2/33, он написал в «Военном летчике»: «Преимущества, которые дает мне моя писательская деятельность, например, возможность получить разрешение и уйти из группы 2/33, чтобы заняться другой работой, если бы профессия летчика мне разонравилась, – об этом я и думать не могу без отвращения. Это всего лишь свобода не быть. Только выполнение своего долга позволяет человеку стать чем-то». Он должен был жить как настоящий мужчина, сражаясь, чтобы подписаться под своими словами. Конечно, будущее пугало его, но он хотел непосредственно участвовать в создании самого себя.

26 ноября благодаря поддержке генерала Рене Даве и министра авиации Ги Ля Шамбра, при решающем вмешательстве полковника де Витролля, он был назначен в разведывательную группу 2/33, базировавшуюся в Орконте, в Шампани, в непосредственной близости от Сен-Дизье. Однако он отправился туда с тяжелым сердцем. В «Военном летчике», собравшем все его размышления того времени, читаем: «Я уже не вижу собора, в котором живу. Я облачаюсь для служения мертвому богу». Да, он облачался, но это не придавало ему смелости, и он совершенно не чувствовал духа приключений. Конечно, когда-то он пережил немало настоящих и великих приключений – «прокладка почтовых линий, столкновения в Сахаре, Южная Америка. Но война – не настоящий подвиг, война – это суррогат подвига». Он считал, что «война – это болезнь. Как тиф». Если речь шла о подвиге, то это было что-то внутреннее, направленное против самого себя – борьба против своего «волнения», против своего страха. «Тогда, возможно, я наконец-то свыкнусь с самим собой», – думал он. Потому что невозможно бежать от самого себя. В противостоянии событиям он хотел найти себя, стать самим собой. «Дурная литература проповедовала нам бегство. Разумеется, пускаясь в странствия, мы бежим в поисках беспредельности. Но беспредельность нельзя найти. Она созидается в нас самих». То есть он пошел на войну, чтобы созидать это продолжение самого себя.