Сергей Есин - Дневник 1984-96 годов Страница 23

Обо всем, что произошло в тот вечер, легко было бы написать статью в "Правду", потому что вечер еще не закончился — нас пригласили в музучилище. Старый, еще дореволюционный, наверное, домик, зал с колоннами не ампир и белыми колоннами и красными занавесками. Местная интеллигенция давала концерт и чаепитие в нашу честь. И трогательный директор, музицировавший на виолончели, и баянист, игравший собственные сочинения, и милые молодые женщины, исполнявшие в четыре руки венгерский танец Брамса. Какое очарование — живая музыка, она по-другому звучит и воспринимается во времена механических записей! Выписываю на всякий случай имена: директор Юрий Михайлович Гришин. Потом показывали кино "Воспоминание о лицее", он — его автор и режиссер. Лидия Германова — ведет студию художественного чтения.

Из литературных знакомств: Таня Бек (мы с ней сдружились) Римма Д. из Челябинска — прекрасная самобытная поэтесса, ее народная поэзия результат чувств и культурных усилий; Гриша Колюжный с его "самолетом", нетерпимостью и узким кругозором и т.д.

14 июня, воскресенье, Обнинск. Корю себя за то, что не пишу дневник ежедневно, сразу же после события. Братья Гонкуры и мемуары Сен-Симона — это идеал неосуществимый. В тот же день побрызгать слюной, записать только что прозвучавший разговор. В поисках утраченного времени? Да так ли уж жалко времени, его истончающейся сути? Жалко момент переживаний, усилий интеллекта и духа.

Я уже второй день думаю над спектаклем Кабуки. Причем заметил: как и любое художественное впечатление высшего разряда, оно вползает медленно, без всхлипов экспрессии опиума. Программка этого театра, как давняя программа с "Сидом" и "Мещанином во дворянстве" "Комеди Франсез", теперь долго будет храниться у меня. Искусство Накамуры Уэтамоно так совершенно и так божественно, что непонятно — как о нем писать. Оно, скорее всего, боговдохновенно. Он не раскрывает сюжет, а перекрывает. Через внешнее позволяет зрителю войти во внутреннее. Самое поразительное — это отсутствие лишнего. И еще: мысль, что женскую роль играет мужчина, сама по себе экстравагантная, возникшая во время представления, не соединяется с художественным образом. Речь идет не о правдоподобии, не об удивительной похожести. Просто о другом. Актер и образ — вещи несоединимые, разные. А может быть, здесь в эти минуты и происходит какая-нибудь божественная подмена.

В другой одноактной пьесе — "Канузинте" действует другой актер, не менее великий — Накамура Томидзюро. Это школа более близкая мне в силу отстраненности, более яркого и подчеркнутого приема, но все же — о, великий Утаэмоно! Интересная деталь: один билет на Кабуки у меня пропадал. Я обзвонил человек двадцать: никто утром в субботу в театр пойти не захотел. Но какие были отговорки! Эх, люди искусства!

Мне кажется, роман мой все же будет о театре. Меня преследует образ поворотного круга.

Вчера утром позвонил Ю. Апенченко: в "Правде", видимо, ощущение несправедливости по отношению ко мне. Н. Потапов, редактор отдела, через Апенченко, боясь нарваться на мою грубость, спрашивает, не хочу ли я от них куда-либо съездить? А может быть, им накрутили хвосты? Ерохин в своей статье совместил вещи трудносовместимые. По его высказыванию и оговоркам ясно, что он и сам понимал, что делает, но соблазн молодому критику напечататься в таком престижном органе пересилил.

От "Правды" я постараюсь съездить в Николаевск-на-Амуре. По следам моего деда, отжатого из краевой истории неким местным умельцем. Это решит и некоторые мои проблемы. Да и будущий материал практически готов — интеллигенция в маленьком городе. Не забыть взять фотографии для музея.

19 июня, пятница. С вечера среды — опять в Обнинске. Я не знаю, что меня преследует, но вчера написал первый абзац. Все готово, все выхожено. Кинорежиссер, три линии, "Черные начинают и выигрывают" — название. Все надо брать в переплавку, чтобы не проиграть. Теперь отступать некуда. Так как личную свою жизнь я — и оглянуться не успел — проиграл, надо писать роман за романом, выходить на первую линию. Если не литература, то присмотреть в старости за мной будет некому. Но сейчас главное — второй абзац, продолжение. Не хочу обнадеживаться, но уже в первом абзаце есть интонация… В последней "Литературке" обнаружил опять два упоминания обо мне. Все это в связи с конференцией в Самарканде. Вполне мог бы удовлетвориться лишь "протоколом", чтобы не забыть, с кем был в Самарканде. Но интересен и пассаж Ю. Суровцева.

"Какой же вывод отсюда следует для художника, особенно современного художника? Ему необходимо правильно понимать классовую, социальную структуру, меняющуюся исторически. Свои задачи человековедения вне социальности мировосприятия он не решит или решит неглубоко. Имеющиеся недостатки в сегодняшней разработке исторической, в том числе и историко-революционной, темы, а именно: приключенчество, плоское бытописательство, стандартность сюжетов, которые предсказуемы, по выражению выступавшего на конференции Сергея Есина, как движение электрички по расписанию, — все эти и подобные недостатки свидетельствуют именно о слабости социального творческого мышления писателей".

Боже мой, как по-звериному плохо на душе! Беру себя в руки, начинаю воспитывать и волю, хотя в моем-то возрастете не поздно ли это? Сегодня утром бегал: уже тяжело. После этого читал Щеголева и сценарий о Лермонтове.

20–21 июля, Обнинск. После эйфории первой страницы начался спад. Дальше ничего не пошло. Всю последнюю ночь спал беспокойно, вернулось прежнее состояние: когда во время сна усталость чуть проходит, в сознании сразу же возникает роман. Все решит интонация. Роман должен быть проще.

Пока мне ясно: один из стилистических рядов будет проходить от первого лица.

Прочел "Дуэль и смерть Пушкина" Щеголева. По этой книге видно, как идеология орудует с фактами. Наибольший интерес у меня вызвало поведение царя, личность Натальи Николаевны и друзья поэта. Особенно Жуковский.

29 июня, понедельник, Обнинск. Здесь с пятницы. Вчера написал первые полторы страницы первой главы. "Отец". Удивляет чувство: полная отстраненность, ведь будут обвинять в биографичности, дескать, просто шью по готовой канве. Я слишком ранимый человек и поэтому свое берегу, прячу, стесняюсь.

Прочел в шестом номере "Нового мира" "Котлован" Платонова. Вот она, беспощадная трезвость художника по отношению к сегодняшнему дню. Котлован — фундамент будущего. Три образа поражают — котлован, тюрьма и дворец будущего, сплав кулаков на плоту и медведь-молотобоец. Какая удивительная, безжалостная, размозжающая жизнь антика, какой натуралистический психологизм! Здесь нет злости и раздражения, скорее, брезгливость, но холодноватая. Платонов вообще знает, что жизнь — мучение; когда так много пишет о счастье — это лишь слова, лишь литературные опоры, чтобы рядом с ним вязать привычное — мученье и несчастье.