Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет Страница 23

Энди. Знать не знал об этом.

Трумен. Ты не понял?

Энди. Нет. Она была очаровательна.

Трумен. Ну, в ней было некое очарование, а потом вдруг она… Ну, знаешь, она покончила с собой.

Энди. Да?! О, я не знал об этом. Думал, она просто болеет.

Трумен. Нет, нет, нет, нет. Она покончила с собой. В ней было необыкновенное очарование, но потом она стала одной из тех, которые выпьют две рюмки…

Энди. Думаю, что тебе надо было быть совсем другим, чтобы суметь кем-то стать.

Трумен. Скажу кое-что о Мике Джаггере. Он великолепен в том смысле, что он один из самых многогранных артистов, которых я когда-либо видел. Обладает замечательным свойством быть вполне способным на полную открытость. Очень немногие люди могут быть всецело, абсолютно, полностью открытыми. Это редкий, деликатный, странный дар. Иметь его – непростая штука! Но Мик прекрасно с этим справляется. Но что еще более замечательно – как только заканчивается представление, он превращается в совершенно обычного, здравомыслящего и более уравновешенного человека, чем остальные актеры и интеллектуалы. Он один из немногих виденных мною людей, которые способны стать экстравертами, а затем мгновенно превратиться в свою полную противоположность. Поэтому, в этом смысле, он действительно необычайный артист. И он именно таков, потому что: а) не умеет петь; б) не умеет танцевать; в) ни черта не смыслит в музыке. Но он знает, как продвигаться и быть великим шоуменом. К тому же эта фантастическая подвижность, главное в которой – энергия. Как ты думаешь? Скажи, что ты думаешь. Думаешь, он может петь?

Боб. Ты о ком?

Трумен. О Мике Джаггере. Ну, он не умеет петь по сравнению, скажем, с Билли Холидей. Не умеет петь по сравнению с Ли Уайли. Не умеет петь по сравнению с…

Энди. Элом Грином.

Трумен. Его нельзя сравнить с Фрэнком Синатрой. Я вижу, ты думаешь, что мы сравниваем разные категории, но это не так. Знаешь, это не то, что… Усиление звука – рок – ведет вещь вперед. Бьет по нервам. Но! Но это не имеет никакого отношения к способности вокалиста действительно исполнить вещь. Потому что Мик не исполняет вещь. Он ведет ее как исполнитель своей энергией, драйвом и напором.

Я слушаю много записей. Ни в коем случае не пытаюсь дискредитировать Мика как исполнителя, потому что считаю его необычайным исполнителем. Но самое поразительное в нем то, что нет ни единой вещи, в которой он был бы по-настоящему хорош – он действительно не умеет танцевать, не умеет двигаться. Он двигается неуклюже, представляя собой любопытную пародию на исполнителя: нечто среднее между американской мажореткой… и Фредом Астером. Но, так или иначе, это сочетание производит впечатление. По крайней мере, почти на всех…

Энди. Тебе понравилось ездить с ними?

Трумен. О, я получил удовольствие. Я просто не хотел писать об этом, потому что это не интересовало меня в плане творчества. Понимаешь? Но я получил удовольствие от этого, как от жизни. Я думал, это занятно… Мне нравятся The Rolling Stones, каждый из них, не нравилось только то, что они – и особенно их окружение – с таким неуважением относились к слушателям. Это действительно раздражало меня. «На фиг они нам нужны» – вроде такого отношения. Но ведь эти ребята по двадцать семь часов стояли в очереди, понимаешь, чтобы попасть на их концерт – они их обожали и любили.

Энди. Может, посидим в баре? Выпьем?

Трумен. Вообще с The Rolling Stones работают отличные ребята. Не то что эти журналюги… Был один гнусный представитель прессы, которого звали… что-то вроде… закадычный друг Чарли Мэнсона, записавший три альбома Чарли Мэнсона и считавший, что Чарли Мэнсон – это Иисус Христос.

504

Энди. Может, пойдем в бар, и я задам тебе те самые шесть вопросов, о которых просили в журнале Rolling Stone.

Трумен. О’кей. У меня пальцы замерзли.

000

(В баре отеля Карлайл.)

Трумен. Это чьи вопросы? Яна Веннера?

Энди. Да. Первый вопрос.

Трумен. Погоди. Сначала закажу что-нибудь.

091

Трумен. Мне, пожалуйста, «Джим Бим» со льдом и стакан воды.

Энди. А мне «Гранд Марньер».

Трумен. Ну, хорошо прогулялись. Мне кажется, самое прекрасное в прогулках по нью-йоркскому зоопарку – это… Я здесь два года ходил в школу, и почти каждый день прогуливал. Буквально почти каждый день. По крайней мере, каждый второй день.

Я просто терпеть не мог ходить в школу. Мне было лет двенадцать. И я, как правило, проводил больше времени, гуляя здесь, по зоопарку, чтобы убить время от девяти часов, когда я якобы шел в школу, до половины третьего, когда якобы оттуда уходил.

В конце концов я нашел, что делать. Во-первых, если была хорошая погода, я шел гулять в парк. Во-вторых, я ходил в Нью-Йоркскую публичную библиотеку. Именно там я познакомился с Уиллой Кэсер[57], и она стала моим большим другом, когда я был, знаешь… совсем ребенком. Ей было со мной очень интересно. А в-третьих, веришь или нет, я ходил в «Радио-Сити мюзик-холл» и просиживал там день напролет, начиная с девятичасового киносеанса.

291

Энди. Первый вопрос о «проблемах».

(Трумен смеется.)

Энди. Ян хотел узнать о твоей проблеме. При написании статьи.

Трумен. Почему я не смог написать статью?

Энди. Да.

Трумен. Дело в том, что по ходу работы я видел все больше и больше халтуры, написанной о турне, хотя обычно такое меня не волнует: ведь, например, я мог дать материал о судебном процессе, о котором уже написали сразу в семнадцати или восемнадцати газетах, и это меня нисколько не трогало, потому что я знаю, это не имеет никакого отношения к моему видению.

Но беда вот в чем: в журналистике должен быть некий элемент тайны, и проблема для меня заключалась в том, что в этом материале не было тайны. Не было ничего, что было бы тайной в моем понимании: почему должно быть так или иначе. Потому что все было так досконально расписано… поставлено – я хочу сказать, психологически, – не говоря о самом представлении. Просто все сочетание было совершенно очевидно. Люди были так очевидны, что теряли свою значимость. Ведь Мик Джаггер несет в себе некую тайну, но просто потому, что он немного «два в одном». Ведь он очень опытный исполнитель, а с другой стороны, он, по сути, бизнесмен. И все происходящее совершенно очевидно, и в нем нет никакой тайны. И поскольку нечего было «разгадывать», то меня этот материал просто не волновал. Теперь тебе ясно?