Борис Тихомолов - Романтика неба Страница 23

Наконец все сделано: гаечка затянута как надо, отверстие — вот оно, тут. Берешь шплинт и ощупью его вставляешь. Иногда вставишь, а иногда и нет… И это самое досадное и необъяснимое явление! Ну, все тут: проволока, даже толстая, проходит свободно, а шплинт — никак не желает! А ты лежишь в раскаленном, как духовка, фюзеляже, на острых стрингерах…

О прохожий! Если ты идешь мимо самолета, стоящего на сборке, и слышишь, как из фюзеляжа приглушенно несутся разные «латинские» слова — знай, это у сборщика не входит в отверстие шплинт!

К «прохладной» работе мы относили установку мотора и монтаж всех его агрегатов: радиатора, винта, а также подвеску рулей управления — руля поворота, элеронов, рулей высоты. Это, пожалуй, самая приятная работа!

Возьмешь руль, вставишь его вильчатые кронштейны в кронштейны стабилизатора и закрепишь новенькими стальными пальчиками. Тут же на месте дрелью с тоненьким сверлом просверлишь в пальчике отверстие, наденешь шайбочку на пальчик и уже без всякой мороки вставишь шплинт, разведешь ему отверткой ножки — и готово! И смотришь — утром выводили из ангара металлический обрубок, а к вечеру — это уже самолет. Красивая серебристая птица! То-то гордость тебя распирает.

В этот день мастерские выпускали из ремонта сразу пять самолетов: три пассажирских и два почтовых Ю-21, и завтра с утра им надлежало подняться в воздух, в испытательный полет. Я волновался очень: Овчинников уступил мне свое право участвовать в испытательном полете на Ю-21, который мы собрали.

У немцев этот самолет был разведчиком с экипажем в два человека: впереди сидит летчик, в задней кабине — летнаб с турельным пулеметом. Теперь турели сняли, и вместо летнаба можно посадить пассажира, а если потесниться, то и двух. А вообще-то на них в «Добролете» возили почту и грузы.

Я пытался заранее определить свои ощущения и чувства при полете. Гм. Да-а! Не очень-то, между нами говоря! Сидишь, как курица на насесте — все открыто, далее ветрового козырька нет. И, наверное, в полете страшновато будет: повернешься как-нибудь не так и, пожалуйста, — вывалился!..

Кирилл, который перешел к нам в сборочную бригаду, вполне разделял мои ощущения и вроде бы тоже собирался слетать на втором самолете, но только что-то не очень горячими были его сборы.

Солнце уже начало нещадно палить, когда пришел летчик. Я не сразу догадался, кто это. В управлении «Добролета» я видел летчиков, одетых в синие френчи. На ногах — кожаные краги и желтые ботинки, а на левом рукаве, выше локтя, — серебряные распростертые крылья с пропеллером и с двумя перекрещенными мечами. И были эти летчики очень важными и недоступными. А этот — одет просто: белая рубашка с закатанными по локоть рукавами заправлена в синие брюки, на босых ногах — запыленные сандалии. У него были мягкие черты лица, голубые глаза и светлые волнистые волосы, прикрытые на затылке форменной фуражкой с белым чехлом. И заговорил он просто:

— Здравствуйте, ребята!

Я, Кирилл и бригадир стояли на стремянках и закрывали капот мотора. Овчинников нехотя обернулся:

— Здравствуйте.

— Ну, как — самолет готов?

— Да вроде бы готов, — неопределенно ответил бригадир, и вид его красноречиво говорил: «Ходят тут всякие!» — А вам что? — уже с подозрением спросил он.

— Да вот, пришел испытать его в воздухе.

Только сейчас я обратил внимание на сверток, который незнакомец держал под мышкой. Это был синий летный комбинезон и кожаный шлем с очками, а в правой руке он держал какой-то ящичек со стеклянным окошечком.

Летчик! Я мигом скатился со стремянки и бесцеремонно уставился на пришедшего.

— Михаил Хохлачев, — отрекомендовался он и протянул мне руку. — А вы, наверное, бригадир? — обратился Хохлачев к Овчинникову. — Кто полетит со мной? Вы?

— Нет, — смутившись, ответил бригадир. — Вот он.

— Хорошо. — Хохлачев оглядел меня с ног до головы. — А в чем вы полетите?

Я пожал плечами:

— В чем есть! — и показал на свой рабочий костюм, надетый прямо на голое тело.

— Да вы же замерзнете!

— Ой, что вы! — удивился я. — Такая жарища! Он улыбнулся:

— Ну, смотрите. Если будет невтерпеж, тогда просигналите мне, спустимся пониже. Садитесь, будете за летнаба. — И снова улыбнулся добрейшей улыбкой.

Я не заставил себя просить дважды и мигом очутился в самолете.

Конечно, я тысячу раз сидел и в передней и в задней кабине и мечтал, представляя себя в полете, но все равно, тогда у меня не было такого ощущения, какое я испытывал сейчас, разбирая руками привязные ремни. Сладко-сладко закатывалось сердце, и не верилось как-то, что вот сейчас моя мечта свершится!

Я перекинул через спину широкие плечевые ремни, подхватил поясные и застегнул. «Все хорошо, — подумал я. — Вот очки бы еще. Для полного форсу!..» И только подумал, вдруг слышу:

— Держи!

Я обернулся. У правого борта стоял запыхавшийся Кирилл и протягивал мне… очки! Правда, очки были шоферские, но все же — очки! И в них я буду совсем похож на летчика.

Я с благодарностью посмотрел на Кирилла:

— Спасибо, друг!..

Подошел Хохлачев.

— Привязались? Хорошо. Возьмите-ка вот это, — и протянул мне ящичек. — Это барограф. Он будет записывать скорость подъема, высоту и время нашего полета. Вам барограф знаком? Нет? Тогда поясню: это вот — перо, а это — барограмма с делениями. Эти жирные линии означают тысячи метров, а эти, потоньше, — сотни. Не уроните, в нем часовой механизм.

Он отошел, снял фуражку и, передав ее бригадиру, надел комбинезон и сразу стал стройным и красивым. Шлем и очки совсем преобразили его, а когда он натянул на руки замшевые перчатки с крагами, мне стало стыдно за бригадира, что он не узнал летчика и так неприветливо с ним обошелся.

Пока Хохлачев усаживался в кабину, я, зажав коленями барограф, надел козырьком назад свою кепку и привязал очки.

Мотор запустили сразу. Опробовав его на всех режимах, летчик вытянул обе руки в сторону. Овчинников и Кирилл бросились убирать из-под колес колодки.

До этого момента мне еще как-то не верилось, что все это по-настоящему, а теперь… Колодки убраны — путь свободен! И когда летчик прибавил обороты мотору, осторожно стронул самолет с места, чувство необыкновенного восторга охватило меня. Я был переполнен счастьем. Хохлачев развернул машину, и мы, оставляя за собой густые тучи пыли, порулили на другой конец аэродрома, чтобы встать против ветра.

Когда улеглась пыль, Хохлачев обернулся и, как бы спрашивая у меня разрешения на взлет, поднял правую руку. У меня от моей значимости расперло в груди, и я важно кивнул головой: «Все, мол, в порядке, можно взлетать!»

Заревел мотор. Самолет тронулся с места и, подминая колесами кусты верблюжьей колючки, побежал по аэродрому, все быстрее, быстрее, быстрее. Сильные струи воздуха, норовя сорвать кепку, заколотили меня по голове. Я натянул кепку поглубже и пригнулся. Стало тише.