Алексей Карпов - Андрей Боголюбский Страница 23

В событиях первых месяцев киевского княжения Юрия Долгорукого участие Андрея никак не проявилось. (Если не считать указания В.Н. Татищева на то, что именно он сумел убедить отца заключить мир с сыновьями покойного Изяслава Мстиславича Мстиславом и Ярославом, обосновавшимися в Луцке: узнав о том, что Юрий мириться не собирается, Андрей будто бы спешно приехал в Киев и «наедине отцу с покорностию говорил», причём Татищев приводит и речь Андрея, обращенную к отцу и полную пафоса и патетики: «Отче, почто хочешь на братию твою воевать и их отеческих наследий лишать? Ты бо и без того много имеешь, что бо тебе будет аще и весь мир приобрящешь, а душу свою отщетишь, какой ответ в день судный пред Судией нелицемерным дашь?..» и т. д.; Юрий же, «прилежно выслушав и умолчав неколико, рассуждая в себе», расплакался и тут же повелел послать за братьями Изяславичами, обещая им мир{50}.[20] Но эта речь, вне всяких сомнений, сконструирована самим Татищевым и имеет очевидную цель: показать различия между чисто государственным интересом, который отстаивал Юрий, и принципами «морали и закона естественного», присущими Андрею, — а это, заметим, излюбленная тема Татищева как историка и моралиста. Доверять его свидетельству, не подкреплённому сохранившимися летописями, едва ли возможно.)

Эта отстранённость Андрея вполне объяснима. То, как действовал его отец, утверждая свою власть над Русской землёй, то заключая союзы, то диктуя свою волю другим князьям, нисколько не устраивало его. Положение Юрия в Киеве лишь на первый взгляд казалось прочным. На самом деле удержать Киев он мог, только опираясь на союз с противостоящими друг другу княжескими группировками — прежде всего черниговскими князьями, с одной стороны, и князьями «Мстиславова племени» — с другой. До поры до времени ему это удавалось. Но князья, входившие в эти группировки, преследовали свои цели, отнюдь не совпадавшие с тем, что мог предложить им Юрий. Так, черниговский князь Изяслав Давыдович, однажды уже побывавший на «златом» киевском престоле, мечтал вернуться на него, считая себя ничуть не «младше» Юрия и не менее его достойным «старейшинства» в князьях; братья же Изяславичи, Мстислав и Ярослав, не могли удовольствоваться на двоих одним Луцком, стремясь к большему, и главное, к возвращению себе Волыни (которую Мстислав Изяславич и захватит летом 1156 года, изгнав оттуда своего дядю Владимира «Матешича», поддерживаемого на тот момент Юрием). Умиротворить Мстиславичей Юрий пытался за счёт князей Черниговского дома, а для того, чтобы заручиться поддержкой последних, ему приходилось ущемлять интересы племянников. Получался замкнутый круг, вырваться из которого Юрий не мог. Действуя не слишком продуманно, он добьётся лишь того, что его потенциальные противники — и черниговские князья, и братья Изяславичи, и даже миролюбивый Ростислав Смоленский — объединятся против него самого. Не удастся ему заключить прочный мир и с половцами, которые при смене князей в Киеве всегда проявляли особую агрессивность, считая себя свободными от прежних обязательств.

Хрупкий мир, установившийся в Русской земле после вокняжения Юрия, продержится чуть больше года и взорвётся весной — летом 1156 года, а к весне 1157-го противники Юрия договорятся о совместных действиях и изготовятся к новой большой войне. Впрочем, к тому времени Андрея рядом с отцом уже не будет.

Наделяя своего старшего сына Вышгородом — ближним к Киеву городом, Юрий, по всей вероятности, надеялся передать ему после смерти и Киев — как это сделал его отец Владимир Мономах, передавший Киев сыну Мстиславу. Но сам Андрей вовсе не горел желанием ввязываться в неизбежную войну за стольный город Руси. Слишком хорошо усвоил он уроки своего предыдущего пребывания здесь, на юге. Во многом Андрей оказался проницательнее отца и глубже, чем тот, понял суть происходящих на Руси изменений.

Владение Киевом сулило внешний блеск и великолепие, но было сопряжено с огромными трудностями, экономическими и политическими потерями, далеко не всегда оправданными. Для того чтобы удерживать этот город, требовались колоссальные средства, постоянная готовность к компромиссу, к отражению внезапного нападения того или иного князя, к удовлетворению чужих притязаний на тот или иной город. Причём с точки зрения традиционного княжеского права — на которое и опирался Юрий Долгорукий, — притязания эти были зачастую вполне обоснованными: слишком уж усложнились межкняжеские отношения за прошедшие десятилетия. Прежде всего, это явилось следствием естественных причин — разрастания самого княжеского семейства, увеличения числа дееспособных князей, не желавших прозябать в бедности и бесчестии. Уже в силу этого киевский князь физически не мог играть роль беспристрастного верховного судьи в межкняжеских конфликтах. Удовлетворяя притязания одних князей, он неизбежно должен был нарушать законные права других.

Ещё важнее то, что за прошедшие десятилетия произошло значительное усиление новых княжеских центров — таких как Смоленск, Чернигов, Галич, Владимир-Волынский или Суздаль. В отличие от Киева, они развивались последовательно и динамично, не испытывая (или испытывая в меньшей степени) столь резкую смену князей и проводимого ими политического курса, не становясь ареной борьбы противоборствующих княжеских династий. «Киевский центр… стал жертвой своего исключительного исторического положения, жертвой традиции старейшинства, — писал более ста лет назад один из самых проницательных исследователей древней Руси Александр Евгеньевич Пресняков. — В то время как другие земли перестраивали в своём обособлении местный быт на новых началах, Киевщине не было дано сложиться в особое политическое целое и выработать себе прочную внутреннюю организацию под управлением своей местной династии»{51}. И князь, поставивший на карту всё ради одного только княжения в Киеве, оказывался заложником этой ситуации, проигрывал соперникам в возможности совершения манёвра, в возможности свободно распоряжаться ресурсами своего собственного княжества. Взамен же он получал непосильный груз ответственности, которую по традиции нёс киевский князь за всё, что происходило в других русских землях.

Андрей, очевидно, хорошо понимал это — и тогда, когда звал отца уйти в Суздаль после поражения от Изяслава Мстиславича летом 1151 года, и позднее. А потому и не кажется удивительным его решение покинуть Южную Русь и вернуться в Суздальскую землю — даже вопреки воле и желанию отца. «Том же лете, — сообщает летописец, рассказывая о событиях осени 1155 года, — иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суждаль, без отне воле». «Отец же его негодоваша на него велми о том», — добавляет автор поздней Тверской летописи{52}.