Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2 Страница 23

О том, как превосходно держали себя части этих войск в Могилеве и после отречения государя, я был личным свидетелем.

Что сталось с конвоем и частями сводного полка после отбытия государя из Ставки – я не знаю.

Все революции любят окружать себя легендами, даже основанными якобы на показаниях «очевидцев» и документах.

Целых сто лет потребовалось для того, чтобы архивные изыскания смогли снять ореол какой-либо «доблести», проявленной якобы при взятии Бастилии. Число врагов и примкнувших друзей в подобных случаях всегда вырастает до неимоверных размеров.

Как и всякому громкому преступлению, им, конечно, очень трудно говорить о себе правду…

Известие о прибытии депутатов от самовольно захватившей власть Думы очень сильно взволновало находившегося в те дни в наряде в нашем поезде сотника конвоя Его Величества Лаврова.

Этот молодой энергичный казачий офицер не строил себе, в противоположность нам, никаких иллюзий и решительнее всех оценивал тогдашнюю обстановку и значение в ней взбунтовавшейся столицы. В те дни и часы оттуда действительно не могло исходить ничего хорошего, достойного, приемлемого или кающегося…

Он даже обратился к графу Граббе за разрешением:

– Прикажите, и мы немедленно уничтожим этих «депутатов», как только они осмелятся появиться здесь.

А мы, остальные, все еще хотели надеяться на возможность другого решения и старались уверить себя в благоразумии ехавших к нам думских переговорщиков.

Присутствие в этой депутации Шульгина, которого я хотя и не знал лично, но который был мне известен по своим твердым монархическим убеждениям, помню, меня даже отчасти успокоило. Было уже около половины третьего часа дня.

Я спросил у проходившего мимо скорохода Климова, не собирается ли государь выйти в это обычное время на прогулку, чтобы его сопровождать, но Климов сказал, что к Его Величеству прошли только что генерал Рузский и еще два штабных генерала с бумагами, вероятно, для доклада о положении на фронте, так как государь их принимает не у себя в кабинете, а в салоне, где удобнее разложить карты.

Я вышел тогда один, походил немного по пустынной платформе, чтобы посмотреть, не прибыл ли какой поезд из Петрограда, и вскоре вернулся в свой вагон, где в купе С. П. Федорова собрались почти все мои товарищи по свите за исключением графа Фредерикса.

Я не помню, сколько времени мы провели в вялых разговорах, строя разные предположения о создавшейся неопределенности, когда возвращавшийся из соседнего вагона государя граф Фредерикс остановился в коридоре у дверей нашего купе и почти обыкновенным голосом, по-французски (ввиду находившегося рядом проводника) сказал: «Savez vous – l’Empereur a abdique».

Слова эти заставили нас всех вскочить.

Я лично мог предположить все что угодно, но отречение от престола, столь внезапное и ничем не вызванное, не задуманное только, а уже совершенное, показалось мне такой кричащей несообразностью, что в словах преклонного старика Фредерикса в первое мгновение почудилась естественная старческая непонятливость или явная путаница.

– Как так отрекся?!. Когда?!. Что такое?!. Да почему?!. – посыпались наши возбужденные вопросы.

Граф Фредерикс на всю эту бурю восклицаний, пожимая сам недоуменно плечами, ответил только:

– Государь сейчас получил телеграммы от главнокомандующих… и сказал, что раз и войска этого хотят, то не хочет никому мешать…

– Какие войска хотят?!! Чего они хотят?!. Что такое?!. Ну а вы что же, граф?!. Что вы-то ответили Его Величеству на это?!

Опять безнадежное пожатие плеч:

– Что я мог у него изменить? Государь сказал, что он решил это уже раньше и долго об этом думал…

– Не может этого быть?!. Ведь у нас война!!!

– Отречься так внезапно?!. Здесь, в вагоне?! И перед кем?! И для чего? Да верно ли это? Нет ли тут недоразумения, граф? – посыпались снова возбужденные возражения со всех сторон, смешанные и у меня с надеждой на путаницу или на возможность еще отсрочить только что принятое решение.

Но, взглянув на лицо Фредерикса, я почувствовал, что путаницы нет, что он говорит серьезно, отдавая себе отчет во всем, так как и он сам, несмотря на свою обычную интонацию, был глубоко взволнован, и руки его дрожали.

– Государь уже подписал две телеграммы, – ответил Фредерикс, – одну Родзянко, уведомляя его о своем отречении в пользу наследника при регентстве Михаила Александровича и оставляя Алексея Николаевича при себе до его совершеннолетия, а другую о том же Алексееву, в Ставку, назначая вместо себя верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.

– Эти телеграммы еще у вас, граф? Вы их пока еще не отправили? – вырвалось одновременно у всех нас с новой, воскресавшей надеждой.

– Обе телеграммы только что взял у государя Рузский и понес к себе, – с какой-то, как мне показалось, безнадежной усталостью ответил Фредерикс и, чтобы скрыть свое волнение, отвернулся и прошел в свое купе.

Бедный старик, по его искренним словам, нежно любивший государя «как сына», заперся на ключ в своем отделении, а мы продолжали еще стоять в изумлении, отказываясь верить во все на нас нахлынувшее.

Кто-то из нас прервал наконец молчание, кажется, это был Граббе, и, отвечая нашим общим мыслям, сказал:

– Ах, напрасно государь отдал эти телеграммы Рузскому, это, конечно, все произошло не без его интриг; он-то уж их наверно не задержит и поспешит отправить; а может, Шульгин и Гучков, которые скоро должны приехать, сумеют отговорить и иначе повернуть дело? Ведь мы не знаем, что им поручено и что делается там у них; пойдемте сейчас к графу, чтобы он испросил у государя разрешение потребовать эти телеграммы от Рузского обратно и не посылать их хотя бы до приезда Шульгина.

Мы все пошли к Фредериксу и убедили его; он немедленно пошел к государю и через несколько минут вернулся обратно, сказав, что Его Величество приказал сейчас же взять эти телеграммы обратно от Рузского и передать ему, что они будут посланы только после приезда членов Думы.

Как я уже сказал, к генералу Рузскому мы уже давно благодаря его прежнему начальнику штаба Бонч-Бруевичу не чувствовали особой симпатии, а с первой же минуты нашего прибытия в Псков относились к нему с каким-то инстинктивным недоверием и большой опаской, подозревая его в желании сыграть видную роль в развертывавшихся событиях.

Поэтому мы просили Киру Нарышкина, начальника военно-походной канцелярии, которому было поручено отобрать телеграммы, чтобы он действовал настойчиво и ни на какие доводы Рузского не соглашался, и если бы телеграммы начались уже передаваться, то снял бы их немедленно с аппарата.