Федор Шаляпин - Маска и душа Страница 23

Нѣтъ такой мелочи, которая была бы мнѣ безразлична, если только она не сделана авторомъ безъ смысла, безъ надобности — зря.

Усвоивъ хорошо всѣ слова произведенiя, всѣ звуки, продумавъ всѣ дѣствiя персонажей, большихъ и малыхъ, ихъ взаимоотношения, почувствовавъ атмосферу времени и среды, я уже достаточно знакомъ съ характеромъ лица, которое я призванъ воплотить на сценѣ. У него басъ, онъ уменъ и страстенъ, въ его реакцiяхъ на событiя и впечатлѣнiя чувствуется нетерпѣливая порывистость или же, наоборотъ, разсчетливая обдуманность. Онъ прямодушенъ и наивенъ или же себѣ на умѣ и тонокъ. Чиста ли у него совѣсть? Да, потому что съ нечистой совестью персонажъ чувствовалъ бы и говорилъ какъ-то иначе… Словомъ, я его знаю такъ же хорошо, какъ знаю школьнаго товарища или постояинаго партнера въ бриджъ.

Если персонажъ вымышленный, творенiе фантазiи художника, я знаю о немъ все, что мнѣ нужно и возможно знать изъ партитуры, — онъ весь въ этомъ произведенiи. Побочнаго свѣта на его личность я не найду. И не ищу. Иное дѣло, если персонажъ — лицо историческое. Въ этомъ случай я обязанъ обратиться еще къ исторiи. Я долженъ изучить, какiя дѣйствительныя событiя происходили вокругъ него и черезъ него, чѣмъ онъ былъ отличенъ отъ другихъ людей его времени и его окруженiя, какимъ онъ представлялся современникамъ и какимъ его рисуютъ историки. Это для чего нужно? Ведь, играть я долженъ не исторiи, а лицо, изображенное въ данномъ художественномъ произведенiи, какъ бы оно ни противорѣчило исторической истинѣ. Нужно это вотъ для чего. Если художникъ съ исторiей въ полномъ согласiи, исторiя мнѣ поможеть глубже и всестороннѣе прочитать его замыселъ; если же художникъ отъ исторiи уклонился, вошелъ съ ней въ сознательное противорѣчие, то знать историческiе факты мнѣ въ этомъ случаѣ еще гораздо важнѣе, чѣмъ въ первомъ. Тутъ, какъ разъ на уклоненiяхъ художника отъ исторической правды, можно уловить самую интимную суть его замысла. Исторiя колеблется, не знаетъ — виновенъ ли Царь Борисъ въ убiенiи царевича Дмитрия въ Угличѣ или невиновенъ. Пушкинъ дѣлаетъ его виновнымъ, Мусоргскiй вслѣдъ за Пушкинымъ надѣляетъ Бориса совестью, въ которой, какъ въ клетке зверь, мятется преступная мука. Я, конечно, много больше узнаю о произведенiи Пушкина и толкованiи Мусоргскимъ образа Бориса, если я знаю, что это не безспорный историческiй фактъ, а субъективное истолкованiе исторiи. Я вѣренъ, не могу не быть вѣрнымъ замыслу Пушкина и осуществленiю Мусоргскаго, — я играю преступнаго Царя Бориса, но изъ знанiя истории я все-таки извлекаю кое-какiе оттенки игры, которые иначе отсутствовали бы. Не могу сказать достоверно, но возможно, что это знанiе помогаетъ мнѣ дѣлать Бориса болѣе трагически-симпатичнымъ… Вотъ почему, готовясь къ роли Бориса, я обратился къ нашему знаменитому историку В.О.Ключевскому за указанiями и совѣтомъ. Съ радостной благодарностью помню, какъ чудесно говорилъ мнѣ о Борисе, его эпохѣ и средѣ незабвенный Василiй Осиповичъ. Тонкiй художникъ слова, надѣленный огромнымъ историческимъ воображенiемъ, онъ оказался и замѣчательнымъ актеромъ. Гулялъ я съ нимъ во Владимiрской губернiи по лесу, когда онъ мнѣ разсказывалъ о характере князя Василiя Шуйскаго. Какой-же это былъ изумительный разсказъ! Остановится, отступитъ шага на два, протянетъ вкрадчиво ко мнѣ — Царю Борису — руку и такъ разсудительно, сладко говоритъ:

Но знаешь самъ: безсмысленная черньизменчива, мятежна, суевѣрна,легко пустой надежде предана,мгновенному веленiю послушна,для истины глуха и равнодушна,а баснями питается она.Ей нравится безстыдная отвага:такъ если сей невѣдомый бродягалитовскую границу перейдетъ…

Говорить, а самъ хитрыми глазами мнѣ въ глаза смотритъ, какъ бы прощупываетъ меня, какое впечатлѣнiе на меня производятъ его слова — испуганъ ли я, встревоженъ ли? Ему это очень важно знать для своей политической игры. Какъ живой, вставалъ предо мною Шуйскiй въ воплощенiи Ключевскаго. И я понималъ, что когда говорить такой тонкiй хитрецъ, какъ Шуйскiй, я, Борисъ, и слушать долженъ его, какъ слушаютъ ловкаго интригана, а не просто безхитростнаго докладчика-царедворца.

Такимъ образомъ, первоначальный ключъ къ постиженiю характера изображаемаго лица даетъ мнѣ внимательное изученiе роли и источниковъ, т. е. усилiе чисто интеллектуальнаго порядка. Я просто усваиваю урокъ, какъ ученикъ проходить свой курсъ по учебнику. Но это, очевидно, только начало.

Какъ бы ни быль хорошо нарисованъ авторомъ персонажъ, онъ всегда останется зрительно-смутнымъ. Въ книѣt или партитурѣ нѣтъ картинокъ, нѣтъ красокъ, нѣтъ измѣренiй носа въ милиметрахъ. Самый искусный художникъ слова не можетъ пластически объективно нарисовать лицо, передать звукъ голоса, описать фигуру или походку человѣка. На что величайшiй художникъ Левъ Толстой, но пусть десять талантливыхъ художниковъ попробуютъ нарисовать карандашомъ или писать кистью портретъ Анны Карениной по замѣткамъ Толстого, — выйдетъ десять портретовъ, другъ на друга совершенно непохожихъ, хотя каждый изъ нихъ въ какомъ-нибудь отношении будетъ близокъ къ синтетическому образу Карениной. Очевидно, что объективной правды въ этомъ случай быть не можетъ, да не очень ужъ и интересна эта протокольная правда.

Но если актриса берется играть Анну Каренину, — да простить ей это Господь! — необходимо, чтобы внѣшнiй сценическiй образъ Анны ничймъ не противорѣчилъ тому общему впечатлѣнiю, которое мы получили объ ней въ романе Толстого. Это — минимальнейшее требование, которое актриса должна себѣ предъявить. Но этого, конечно, мало. Надо, чтобы внѣшнiй образъ не только не противорѣчилъ роману Толстого, но и гармонировалъ съ возможно большимъ количествомъ чертъ характера Анны Карениной, эти черты дѣлалъ для зрителя болѣе замѣтными и убѣдительными. чѣмъ полнее внѣшнiй образъ актрисы сольется съ духовнымъ образомъ, нарисованнымъ въ романе, тѣмъ онъ будетъ совершеннее. Само собою разумѣется, что подъ внѣшностью я разумею не только гримъ лица, цвеѣ волосъ и тому подобное, но манеру персонажа быть: ходить, слушать, говорить, смеяться, плакать.

Какъ осуществить это? Очевидно, что одного интеллектуальнаго усилiя тутъ недостаточно. Въ этой стадiи созиданiя сценическаго образа вступаетъ въ дѣйствiе воображенiе — одно изъ самыхъ главныхъ орудiй художественнаго творчества.

Вообразить, это значитъ — вдругъ увидѣть. Увидѣть хорошо, ловко, правдиво. Внѣшнiй образъ въ цѣломъ, а затемъ въ характерныхъ деталяхъ. Выраженiе лица, позу, жестъ. Для того-же, чтобы правильно вообразить, надо хорошо, доподлинно знать натуру персонажа, ея главныя свойства. Если хорошо вообразить нутро человѣка, можно правильно угадать и его внѣшнiй обликъ. При первомъ же появленiи «героя» на сцене, зритель непременно почувствуетъ его характеръ, если глубоко прочувствовалъ и правильно вообразилъ его самъ актеръ. Воображение лктера должно соприкоснуться съ воображенiемъ автора и уловить существенную ноту пластическаго бытiя персонажа. Сценическiй образъ правдивъ и хорошъ въ той мѣрѣ, въ какой онъ убѣждаетъ публику. Слѣдовательно, при созданiи внѣшней оболочки образа нужно подумать объ ея убѣдительности, — какое она произведетъ впечатлѣнiе?