Записки репортера - Алексей Мельников Страница 23

– Это – вирус, – вынесла приговор участковый доктор, постукав меня по животу, смерив температуру и давление и сделав выводы насчет расцветки высунотого изо рта языка.

– А может съел чего-нибудь? – робко пытаюсь выдвинуть собственную версию недомогания.

– Нет-нет, – уверенно качает головой врач, – у меня сейчас таких вызовов примерно половина. Вирус.

Итак, настроение, прямо скажем, не ахти: редкая головная боль, бряцание оружием по всем каналам, звонок из военкомата с проверкой на месте или нет. Еще как на месте. Особенно – голова: полнедели «носил в руках» – не знал, куда приткнуть. Если что – приткну, куда прикажут.

Из полезных утрат: новости по телевизору, форумы в интернете. И без того ограниченное принятие внутрь сократил до нуля. Из ненужных приобретений: проклятые бациллы, на которые указал врач. Источник, по версии специалиста, самый неожиданный – больница. Из нее на днях выписали родственника. Не даром всегда удивлялся названию учреждения: почему-то именно «больница», а не «лечебница»…

Вирусы всегда приходят неожиданно и исчезают также невзначай. И заявляются чаще всего с тыла: из больничных стационаров, детских садов, столовых, политических ток-шоу, форумах в соцсетях, програмных заявлений «отцов и матерей нации». От того имеют симптомы массового охвата потерпевших.

Видно, не уберегся: скоропостижная тошнота, ломота в пояснице и всё – на фоне перешагнувших эпидемиологический порог схватках у беременных войной. Вот-вот готовые слететь с языка грубые «укропы» и «хохол". Я ненавижу себя за это.

"Ограничить контакт с заразившимися и элементарная гигиена", – приписала доктор. Соловьев, Киселев…Никогда не был поклонником, но буду иметь ввиду. Из телеканалов самые вирусостойкие – «Культура» и «Да Винчи». "Строгая диета", – продолжает назначать медик. Жареное, перченое, спиртное и фейсбук исключить.

"Да, не вопрос".

Теперь – о мыслях. Лечение надо начинать именно с них. Сразу предупредим – с лекарствами напряженка. Средства – исключительно народные. Но имей ввиду: «Господь и намерения целует». Так что прежде, чем что-либо помыслить, учитывай вероятность быстрого претворения этого помысленного в жизнь.

Пожелал, скажем, что-нибудь злое человеку с «неверной» мовой, а оно уже, глядь – и претворяется. Причем – и в твою сторону тоже. И ты – ни сном, ни духом – уже дерешь на митинге глотку в сторону обидчика: «Долой!», «Геть!», «Гоу ту…» и т.п.

Сказано же: «Сначала было слово». Но, а прежде-то, получается – мысль?.. Потом пошли бесплодные споры и упертая вражда. От них, стало быть – войны с их блистательными победами и неисчислимыми жертвами. Я думаю, все от того, что не было вакцин от предубеждений. Или – не соблюдались элементарные правила гигиены. В данном случае – в мыслях. Отличие предубеждений от убеждений именно в этом – в антисанитарии размышлений. Чем не питательный бульон для всевозможных вирусов?..

«Мое воображение, – признавался Паскаль, – заставляет меня ненавидеть жабу и того, кто чавкает во время еды. Воображение – большая сила. Что же из этого следует? Что мы подчинимся этой силе, поскольку она естественна? Нет, что мы будем ей сопротивляться».

Велосипедный романс

«Лучше иметь десять пьяниц, чем одного туриста», – с опаской глядя на распускающиеся за окном майские листочки, говаривал наш начлаб. Для кого-то весна сулила радость и любовь, для нашего же научного руководителя – ничего другого, кроме массового «дезертирства» подопечных ему сотрудников.

«Дезертировали» строго по направлениям: матерые водники – в сторону Алтая, начинающие – к берегам Вори и Угры, пешеходники – в Хибины или на Урал, альпинисты, ясное дело, тянулись к Памиру, велосипедисты – кормить комаров где-нибудь в вологодских топях на пути к Кирилло-Белозерскому монастырю. Так наш НИИ каждую весну заболевал одной и той же болезнью, излечиться от которой не было решительно никакой возможности. А главное – желания.

Симптомы приближающейся эпидемии начинали проявляться задолго до кульминации кризиса, и уже к концу марта практически все лаборатории института наполнялись лязгом и свистом. Народ упорно трудился над изготовлением альпинистских крюков, шпангоутов, латал старые спальные мешки и байдарки и подолгу засиживался за расчетами… нет, не плотности дислокаций в кристаллах, а… оптимального числа зубьев в невиданных доселе элиптических велосипедных звездочках. Их башковитые институтские умельцы наладились тачать именно для более прогрессивного верчения педалями во время долгожданных отпусков.

Если обычный турист, по концепции нашего нач-лаба, равнялся в среднем десяти алкашам, то Курилко в таком случае должен был «весить» как минимум вдвое больше. Хотя и был худой, как велорама. Курилко не пил. Был абсолютный трезвенник. И, помнится, даже пожертвовал одним из роскошных лыжных походов в знак протеста против того, что в одном из наших рюкзаков затаился всего лишь бутыль шампанского. Посему репутацию туриста имел самой высшей пробы. И большой любовью начальства к себе похвастать никак не мог.

Курилко был мой первый институтский наставник. И сразу ввел меня в курс дел. «Значит, говоришь, велосипеда у тебя нет, – разложив перед собой талмуды какого-то хитрого эпитаксиального процесса, тяжко вздохнул он. – Плохо. Но ничего – это дело поправимое». В штрихах обрисовав мои инженерные задачи, он быстро захлопнул техпроцесс и вернулся к главному: «Возьмешь у Натальи. Она в общежитии живет. Я договорюсь. У нее «Турист». Обычный – четырхскоростной».

Выезд был назначен на 30 апреля, канун Первомая. «Да твоя картошка никуда от тебя не уйдет, – поучал меня Курилко, когда я мучительно выбирал между посадкой клубней и катанием на велосипеде. – Приедешь и посадишь. Днем раньше, днем позже – что за беда».

И был, как всегда, прав. Скептически глянув на криво притороченный к моему багажнику рюкзак, он достал из своего велопортфеля эспандерные жгуты, отвязал напутанные мною ремни и ловко перехватил рюкзак резинками. «Теперь никуда не денется, – одобрительно хлопнул по моему велобаулу рукой и бодро скомандовал, – едем!»

Дорога пролегла на Полотняный, добраться до которого нужно было еще затемно, чтобы успеть поставить на берегу Суходрева палатку и чего-нибудь поесть. «Ну, доставай свою картошку», – закончив натягивать тент и зазвенев тарелками, скомандовал кормчий. «Ай момент», – распутал я рюкзачные вязки и гордо вывалил на траву увесистый кулек. «Что это?» – недоуменно спросил меня Курилко. «Как что? Картошка. Как велели». «Сырая, что ли?» «Ну». «Тьфу… Я ж говорил: ва-ре-ну-ю…»

До полной темноты можно было успеть сварить разве что манную кашу. Что мне с Толяном и поручили сделать. Помню, как мы с ним еще часа полтора раздавливали в котелке манные