Борис Соколов - Ленин и Инесса Арманд Страница 23

После переворота 3 июня 1907 года, роспуска Думы и краха надежд на скорое наступление нового подъема революции даже в Финляндии для Ленина стало слишком опасно. В декабре 1907 года Владимир Ильич и Надежда Константиновна разными путями переправляются в Швецию.

Супруги прожили в Стокгольме недолго. В начале января 1908 года Ленин и Крупская перебрались в хорошо знакомую им Женеву. Здесь все уже было привычно и, в отличие от Швеции, не было проблем с языковым барьером: и немецким, и французским оба владели вполне прилично.

Пока Ленин с супругой приводили в порядок свои дела и, в частности, обширный архив, перед отъездом из Финляндии, Инесса Арманд была на пути в ссылку. На Николаевском вокзале в Москве она простилась с Александром и детьми. В Архангельск прибыла 21 ноября 1907 года. Здесь Инессу поместили в тюремную одиночку. Власти опасались, что ссыльная может попытаться сбежать. Следом в Архангельск приехал Владимир Арманд. Он хлопотал, чтобы жену оставили в Архангельске или, в крайнем случае, поселили бы в относительно цивилизованных Холмогорах или Пинеге. В медицинском заключении о состоянии здоровья Инессы говорилось, что она «одержима малярийной лихорадкой при упадке питания». Однако архангельский губернатор все равно определил для Инессы Федоровны Арманд местом ссылки отдаленный от губернской столицы Мезенский уезд, а в этом уезде наиболее отдаленный «медвежий угол» – деревню Койда на самом побережье Белого моря.

В середине декабря 1907 года Инесса писала детям: «По приезде в Архангельск меня засадили в тюремный замок, где сообщения с волей очень затруднены, а оттуда я вышла только тогда, когда села в сани, чтобы ехать в Мезень… Когда мы прибыли в Мезень, меня сейчас же хотели отправить еще на сто верст дальше, в деревню Койду. Мне этого очень не хотелось, во-первых, потому, что туда почта неизвестно как ходит, и, пожалуй, останешься совсем без известий, во-вторых, там совсем нет политических, и потому было бы скучней. Удалось остаться в Мезени. В Мезени ссыльных около ста человек. Сам город состоит из двух параллельных улиц, между которыми короткие переулки – в общем, этот город не больше села Пушкино. В нем 2000 с чем-то жителей. Но все-таки есть школа, и больница, и почта, и телеграф, но почта приходит только два раза в неделю. И люди живут здесь не в юртах, а в избах с громадными печами, но сколочены избы плохо и плохо проконопачены, так что в них, что называется, ветер гуляет. Сегодня очень сильный мороз, а так как мы вчера по неопытности не протопили печи второй раз, то у нас вода замерзла в кадке и вообще в кухне был такой мороз, что руки стыли – так что, когда я мела и кофе варила, то все охала и метала шпильками в Володю, который обер-истопник. Он теперь здорово научился топить и самовар ставить». Второй муж Инессы ничуть не уступал ее будущему любовнику в искусстве топить печь и ставить самовар. А Инесса, чувствуется, значительно превосходила Крупскую не только внешностью и остротой ума, но и в качестве домашней хозяйки.

Тогда же было отправлено письмо Александру Арманду. В нем Инесса признавалась: «Все переношусь мысленно к вам, в Пушкино… Большое, большое тебе спасибо за все твои хлопоты обо мне, я так тебе благодарна за все. Ты не знаешь, как я рада была вас всех повидать на московской станции: я ведь совсем этого не ожидала, и это была для меня очень большая радость. Твой букет я сохранила на память. Не знаю, как я проживу два года без детей, мне это подчас кажется невозможным, я все надеюсь, что удастся перебраться в Архангельск, туда ведь они могли бы приехать… О своем настроении писать не буду – оно изменчиво. В Архангельске оно было очень тяжело и ухудшалось еще лихорадкой – первое время здесь, в Мезени, возможность свободно передвигаться, видеть людей придавала мне бодрость, а теперь что-то опять невесело, но жаловаться не хочу: ведь в сравнении с другими мне очень, очень хорошо, но по детям тоскую…»

В следующем письме бывшему мужу, 14 января 1908 года, она характеризовала местный быт и, в особенности, подчеркивала тяжелую женскую долю: «Мезень такой же уездный городишко, как и всякий другой на Руси. Я никогда не видела Дмитров (туда Александр Арманд был выслан за участие в забастовке, о которой мы еще расскажем в другом месте. – Б. С.), но думаю, что он, верно, как два близнеца, похож на Мезень. Население здесь, правда, довольно дикое: у мужчин опасное, тяжелое ремесло – рыбная ловля, и они постоянно в отъезде – зимой они ловят главным образом навагу, летом – семгу, камбалу и т. д. И зимой в сорокаградусные морозы они эту самую рыбу таскают руками – даже страшно подумать. Тут не знаешь, как укрыться, а они руками лезут в воду и по целым дням сидят на морозе – правда, их спасает малица, это замечательная одежда, в которой нет совсем щелей, так как она цельная и надевается через голову; они ходят тоже на тюленей, но, кажется, редко. Женщины остаются дома, и все хозяйство лежит на них, так что они так много работают, что страшно подумать, – в некоторых деревнях неизвестны даже мельницы, и женщины, как древние невольники, мелют зерно на ручной мельнице».

Здесь же Инесса выражала тревогу, что ее могут выслать из Мезени в отдаленную деревню из-за того, что вместе с другими ссыльными 9 января поминала павших в Кровавое воскресенье. Но обошлось. Александр хлопотал, чтобы Инессу отпустили за границу. Последовал отказ. Также не увенчались успехом хлопоты о переводе ссыльной в Архангельск.

Инесса в Мезени вернулась к профессии домашней учительницы. В мае она сообщала Александру: «Обедаю с двумя товарищами, с которыми я хорошо сошлась, так что теперь больше не готовлю сама – я этому довольна, так как это отнимало много времени. У меня много уроков – готовлю трех товарищей за четыре класса гимназии и двух просто обучаю русскому языку. Здесь очень много поляков, евреев, латышей, и вся эта публика совсем плохо справляется с русским языком, и приходится слышать самое разнообразное ломание русского языка, но в общем получается очень быстро. Некоторые приезжают сюда, не зная ни слова, и через несколько месяцев уже болтают».

Вскоре, весной 1908 года, Владимиру пришлось покинуть Мезень и перебраться в Швейцарию: у него резко обострился туберкулез легких из-за пребывания в холодном северном краю. Инесса осталась одна, и ее все больше стала заедать тоска. А тут еще привязалась лихорадка. Только-только оправившись от болезни, Инесса в августе 1908 года писала своим друзьям супругам Анне и Владимиру Аскнази: «Что Вам рассказать о своем житье-бытье: особенно хорошего, конечно, ничего здесь нет. Мезень – город мертвых и умирающих духовно, здесь нет ничего потрясающего или ужасного, как, например, на каторге, но здесь нет жизни, а люди здесь хиреют, как растения без влаги. Цивилизованные люди больших городов с их интенсивной жизнью и богатством интересов не могут ужиться в тихом мезенском болоте, и люди духовно хиреют, перестают быть приспособленными к той жизни, к которой они раньше привыкли и к которой они со временем вернутся. Здесь нет никаких интересов, никаких живых связей с населением, нет даже просто физической работы, или, если она есть, только временная и случайная, мускулы разучиваются работать, мозг интенсивно мыслить – и печально видеть, как товарищи приезжают сюда бодрые, полные энергии и затем увядают, тяжело констатировать тот же процесс и в самой себе. Конечно, чем энергичнее, сознательнее и деятельнее человек, тем дольше он держится – и наоборот. Итак, несмотря на благоприятные внешние условия, мы все задыхаемся в окружающей сытой мещанской среде от недостатка жизни».