Владимир Андреев - Моря и годы (Рассказы о былом) Страница 23

— Час как заступили, сотворить еще ничего не сумели, — отвечает Куканов.

— Час — это время немалое, а у военного штурмана — очень большое. За час можно массу дел переделать. К тому же время — штука коварная, убежит не догонишь, поэтому его следует чувствовать остро, тратить бережливо.

— Подвахтенные, что перед нами стояли, говорили, будто Гедримович чуть ли не всю вахту с ними провел… Сейчас к нам пришел. Когда же он спит и отдыхает? — шепчет мне Козловский.

— Что-то вы, Козловский, уж очень отдыхом интересуетесь. Скажу вам по секрету одну штурманскую поговорку: «В море спи вполглаза, отдыхай на берегу». На мой взгляд, мудрейшее правило поведения для истинных штурманов. Кстати, что это за мыс видим мы по правому борту? Кто скажет, как его можно опознать?

— Мы его уже опознали, — отозвался Хирвонен.

— Как же вам это удалось?

— При каждом определении места четвертый пеленг брали, пеленгуя неизвестный мыс. Три таких определения — и все стало ясно. Вот этот мыс, Хирвонен показал измерителем на карте.

— Прекрасно, хвалю вашу пытливость. Именно так и следует поступать. Уверен, вы будете достойным флота штурманом.

Саша Хирвонен действительно впоследствии стал штурманом, и, к его чести, отличным штурманом. Не зря его приметил меткий глаз Гедримовича.

— Не скрою, вы меня начинаете радовать. Штурманское искусство российского флота перейдет в хорошие молодые руки. Прошу всех пренепременнейшим образом способ, примененный Хирвоненом, использовать как можно чаще, так как дальше пойдут, если так можно выразиться, совсем глухие места: много мысов и даже бухт на картах не имеют названий. К тому же открытия всегда приятны сделавшему их.

Соревнование не соревнование, но появился некоторый здоровый азарт в открытии неопознанного. Преподанное Гедримовичем пригодилось в морской жизни многим. Особенно тем, кто служил на Тихоокеанском флоте. Будучи там флагманским штурманом соединения, я с особой благодарностью вспоминал золотые слова старого штурмана и его прекрасную школу, его страстную увлеченность своей профессией и огромное желание передать молодой смене все богатство накопленного опыта.

…Мы достигли Лофотенских островов. Как и в 1924 году, видели, что солнышко не желает уходить за горизонт. Вместо того чтобы идти на север, корабли стали ходить переменными курсами почти по кругу… С чего бы это? Затем отряд вновь устремился на север. Некоторое время спустя появился Гедримович. Посмотрел на ближайший штурманский столик и огорченно заметил:

— Ах какая досада! Как же я упустил такое интересное?.. Скажите мне, Клевенский, почему у вас на карте столько переменных курсов и в какое время дня они, эти курсы, совершались?!

Леня задумался:

— Происходило это, когда солнце было почти у горизонта. Каждый галс минут пять-восемь, и на каждом галсе на носовом мостике пеленговали солнце.

— Просто превосходно! Приятно знать, что наблюдательности вы не лишены. Вопрос: зачем все это делалось, зачем корабли совершали этакую кадриль?

Все задумались, с ответом не спешим. Неохота попасть впросак.

— По-моему, «штурманский танец» понадобился для Определения поправки компаса, — изрек Хирвонен с некоторой неуверенностью.

— Оригинально: «штурманский танец»… Молодец Хирвонен! Еще раз убеждаюсь: быть вам штурманом, и, возможно, неплохим. Досадно, что меня не предупредили и мы с вами не определили поправку компаса, с которой работаем…

Гедримович подробнейшим образом изложил нам всевозможные способы определения поправок компаса в плавании.

Выражение «штурманский танец» вошло в обиход. Не знаю, как сейчас, а до шестидесятых годов такой термин я слышал на флоте.

Погода нас то баловала, то огорчала. Плавать в шторм на «Комсомольце» совсем неприятная штука, а на «Авроре», где все подчинено оружию, а все остальное предельно сжато, стеснено, уж совсем плохо.

Как-то в непогожий день Фролов объявляет:

— Андреев, с ноля до четырех несешь вахту в кочегарке. Кажется, это твоя любимая вахта, — подтрунивает он.

Действительно, машины я люблю. Вахту у машин несу с удовольствием.

В котельную к курсантскому котлу явились все четверо назначенных. Корабль качает основательно, крен более 15 градусов, стоять на палубе у котлов трудно. Старшина вахты внимательно нас оглядел, троих оставил у котла, а меня, как самого хилого, отправил штывать (перекидывать) уголь из подвесной угольной ямы в нижнюю. Забрался я в подвесную. Жара. Дышать нечем. Уголь пересох. Чуть тронешь лопатой, пыль такая — ничегошеньки не видно. Стал кидать уголь лопатой в горловину. Голый по пояс, весь покрылся угольной пылью, по всему телу от пота пошли грязные разводы. Решил немного передохнуть. Тут же снизу начали стучать ломиком: требуют побыстрее штывать. Работаю на ощупь почти час, а снизу все требуют и требуют уголька. Злость даже берет: что я, лодырничаю, что ли? Со злостью всадил лопату, подцепил полную угля, шагнул и… провалился в горловину. Благо плюхнулся на кучу угля, по которой скатился к люку в кочегарку. Сижу и встать не могу. Приложился основательно.

— С прибытием вас, — ядовито заметил старшина, заглянув через люк в яму. — Это каким же манером принесло?

Пыль немного улеглась. Старшина оглядел яму и, убедившись, что летел я метров с трех, покачал головой… С трудом вылез, распрямиться не могу, на руках ссадины. Должно быть, вид у меня был хорош.

— Явление святого Владимира!.. — острит Федор Куканов. — Эко его черти отвалтузили, мама родная и та не узнает…

— Святой Владимир пусть маленько отсидится, а ты, зубоскал, лезь в подвесную. Лопату свою оставь здесь, а в яме его лопату найдешь, распорядился старшина.

— «И тут же сам запутался в силок», — поглядывая на Федора, с усмешкой процитировал Борис Невежин, форвард училищной футбольной команды, гроза вратарей.

Через некоторое время, видя, что оставшиеся у котла ребята зашиваются, старшина вахты протянул мне лопату Федора. Все ясно: пора работать. Кочегарная тесная, это тебе не «Комсомолец». Котлы вдоль диаметральной плоскости. Поэтому, когда возьмешь лопату угля, чтобы подкинуть в топку, не зевай, а то приложишься о горячую дверцу! Качнет на другой борт — от топки летишь. Одно мучение! Постепенно удалось приспособиться, видно, тренировки на «Комсомольце» не прошли даром.

Вымотались за вахту отчаянно. Вымазались в угольной пыли невероятно, еле в бане отмылись. Радость только в том, что мылись пресной водой. Этим преимуществом пользовалась на крейсере лишь машинная команда.

Однажды в машинном отделении меня, как «новичка», послали нести вахту в коридор-вале. Дело простое: следи, чтобы опорные подшипники не грелись. Но условия там самые неблагоприятные. Бодренько полез в коридор. Думал, как на «Комсомольце», — коридор просторный. А тут помещаешься, только согнувшись пополам. Кислорода ноль процентов, зато сто процентов сырости плюс испарений машинного масла. На океанской зыби корабль то поднимало на большую высоту, то бросало вниз, как в преисподнюю. Эта килевая качка вымотала меня — и часу не прошло. Я не ходил, а ползал, ощупывая подшипники. На мое несчастье, один из них становился все горячее и горячее. Как я ни старался, он продолжал греться… Пришлось лезть в машинное отделение докладывать. Удерживаясь за все, что не крутится, кое-как добрался до раструба. Какая же это благодать свежий воздух! Одни только корабельные «духи» знают ему настоящую цену.