Александр Островский - Солженицын. Прощание с мифом Страница 23

Сам А. Солженицын предложил три версии своего расставания с «шарашкой», что уже само по себе показательно.

Одна из них нашла отражение в «Архипелаге»: «…Я вдруг потерял вкус держаться за эти блага. Я уже нащупывал новый смысл тюремной жизни… Дороже тамошнего сливочного масла и сахара мне стало — распрямиться», и я «казенную работу нагло перестал тянуть» (50). Оказывается, в лагерях не нужно было «тянуть» «казенную работу» и можно было «распрямиться». Правда, это видел и понимал только А. И. Солженицын. Остальные заключенные, которым был доступен только старый «смысл тюремной жизни», называли лагеря «каторгой», а «шарашки» — «райскими островами». Непонятно лишь, зачем открывший «новый смысл тюремной жизни» Александр Исаевич написал свой «Архипелаг»?

По другой версии, которая нашла отражение в воспоминаниях Л. З. Копелева (см. также роман «В круге первом»), в 1950 г. А. И. Солженицыну было предложено перейти в из акустической лаборатории в математическую группу, он отказался и за это вообще был удален с шарашки (51). Это объяснение тоже вызывает сомнения. Во-первых, вряд ли бы А. И. Солженицын, который был и математиком, и библиотекарем, и техническим экспертом, и переводчиком, стал рисковать своим положением по такому поводу, а во-вторых, не следует забывать, что одновременно с ним из шарашки были удалены еще несколько человек, в частности, Перец Герценберг (52) и Дмитрий Панин (53).

Уже в эмиграции А. И. Солженицын предложил третью версию: «…я в артикуляционной группе лепил безжалостные приговоры престижным секретным телефонным системам и за то загремел в лагеря» (54). Эта версия представляется более правдоподобной. Однако она тоже вызывает сомнения, так как оставляет без объяснения, каким образом в одной связке с Александром Исаевичем оказались П. Герценберг и Д. Панин?[9]

Видимо, сознавая несерьезность этих объяснений, Н. Д. Виткевич выдвинул еще одну версию. По его утверждению, подобная перетасовка в шарашках была обычным явлением и вызывалась необходимостью сохранения секретной информации, к которой были допущены заключенные, для чего их за три года до освобождения отстраняли от секретов и переводили на общие работы или отправляли в ссылку (55). Почему же тогда некоторые заключенные (например, Л. З. Копелев) из шарашки сразу же выходили на волю? (56).

Обилие версий свидетельствует о стремлении Александра Исаевича и его товарищей скрыть реальную причину его отправки в лагерь. Подтверждением этого является недавно вышедшая книга Н. А. Решетовской «В круге втором». Из цитируемых в ней писем А. И. Солженицына на волю, мы узнаем, что отъезд из Марфино был для него неожиданным, уезжать оттуда он не хотел, а когда покинул ее, пытался добиться возвращения в рыбинскую шарашку (56а), где, как мы помним, его использовали по специальности — математиком.

Описывая в романе «В круге первом» отъезд Глеба Нержина из шарашки, А. И. Солженицын отмечает, что он вынужден был уничтожить все свои записи, которые были сделаны им до этого (57). А какова судьба собственных записей автора романа?

«Солженицын, — писал по этому поводу Л. З. Копелев, — оставил мне свои конспекты по Далю, по истории и философии, несколько книг, среди них растрепанный томик Есенина — подарок жены с надписью „Все твое к тебе вернется“». По свидетельству Л. З. Копелева, «конспекты» и книги Александра Исаевича он передал на волю вместе с одним из освободившихся заключенных (58).

Если исходить из воспоминаний Н. А. Решетовской, то самое ценное из своих бумаг ее муж доверил одной из сотрудниц МГБ по имени «Анечка» (59).

«Анечка» фигурирует и в воспоминаниях Л. З. Копелева. «Лабораторией, — пишет он, имея в виду 1949 г., — по-прежнему руководил капитан Василий Николаевич… А его непосредственной помощницей стала старший техник-лейтенант Анна Васильевна… На шарашку она пришла в 1949 г. сразу после окончания института связи… Некоторое время она была помощницей Солженицына — бригадиром артикуляторов и дикторшей. И, разумеется, влюбилась в него» (60).

В Бутырскую тюрьму Д. М. Панин и А. И. Солженицын были переведены 19 мая 1950 г. (1). Из воспоминаний Дмитрия Михайловича остается неясно, как долго они пробыли там (2). По свидетельству Александра Исаевича, в день их отправки в лагерь на Казанском вокзале по репродуктору они «услышали о начале корейской войны» (3). А поскольку эта война вспыхнула 25 июня 1950 г. (4), то из Москвы их могли отправить не ранее названной даты.

Как явствует из «Архипелага», «за Рязанью» в поезде Александр Исаевич встретил «красный восход», «больше месяца» пришлось «загорать» «на Куйбышевской пересылке», затем «Омская тюрьма,.. потом Павлодарская», восемь часов по «ухабам» и — Степной лагерь (5).

Карточка заключенного А. И. Солженицына, обнаруженная в Информационном центре прокуратуры Карагандинской области, свидетельствует, что 18 августа 1950 г. Александр Исаевич был доставлен в Караганду и в тот же день определен в 9-е лагерное отделение Степлага МВД СССР (6), который входил в состав треста «Иртышуглестрой» города Экибастуза Павлодарской области, а поэтому имел еще одно название Экибастузский лагерь (7).

«Экибастузский лагерь, — пишет А. И. Солженицын, — был создан за год до нашего приезда — в 1949 году, и все тут так и сложилось по подобию прежнего, как оно было принесено в умах лагерников и начальства. Были комендант, помкоменданта и старшие бараков, кто кулаками, кто доносами изнимавшие своих подданных. Был отдельный барак придурков, где на вагонках и за чаем дружески решались судьбы целых объектов и бригад. Были (благодаря особому устройству финских бараков) отдельные „кабины“ в каждом бараке, которые занимались по чину, одним или двумя привилегированными зэками. И нарядчики били в шею, и бригадиры — по морде, и надзиратели — плетками. И подобрались наглые мордастые повара. И всеми каптерками завладели свободолюбивые кавказцы. А прорабские должности захватила группка проходимцев, которые считались все инженерами. А стукачи исправно и безнаказанно носили свои доносы в оперчасть. И, год назад начатый с палаток, лагерь имел уже и каменную тюрьму, — однако еще не достроенную и потому сильно переполненную, очереди в карцер с уже выписанным постановлением приходилось ожидать по месяцу и по два — беззаконие да и только» (8).

Из своих новых знакомых А. И. Солженицын называет Павла Баранюка и Владимира Гершуни (9). «Мы, — вспоминает Александр Исаевич, — четверть сотни новоприбывших, большей частью западные украинцы, сбились в одну бригаду, и удалось договориться с нарядчиком иметь бригадира из своих — того же Павла Баранюка. Получилась из нас бригада смирная, работающая… Дней несколько мы считались чернорабочими, но скоро объявились у нас каменщики — мастера, а другие взялись подучиться и так мы стали бригадой каменщиков» (10).