В. Козлов - Полярная фактория Страница 23

Так и лежат примуса. И мало этого. Что не разойдется полдюжины примусов — полбеды: особого затоваривания не случится. Престиж же самого прибора, по-существу, очень полезного, подорван в корне. Попробуйте-ка ненца уговорить, чтобы он вторично купил эту дорогостоящую штуку!

Вообще говоря, понемножку выясняется, что ассортимент товаров подобран слабовато. Дамские и детские чулки, перчатки, фуфайки, стеганые на вате полупальто, подтяжки, подвязки, туалетное мыло, швейные нитки, заброшенные в тысячах катках, вязаные шапочки, головные платочки и полушалки — все это ни к чему.

В подборе товаров та же картина, что и с расценками „шутливой“ бухгалтерии!

Ненец ничем подобным не пользуется, вещей таких не носит и не употребляет.

Затем у нас масса уксусной эссенции, сушеного картофеля, к слову сказать, крайне низкопробной выработки, и куряги. Это также Ямальскому туземцу не нужно. Он не взял ни капли эссенции, ни грамма куряги или картошки.

Такие товары и продукты следует засылать на Ямал только в количествах, требующихся для штата фактории. Здесь других европейцев нет и, значит, нет им сбыта.

А чайников медных прислали лишь три, котлов ни одного и т. д. и т. п.

Затем с ценами.

Ненцы охотно рассматривают и отбирают медные украшения для упряжи, нарядов, поясов. Но как только услышат, что простая какая-нибудь звездочка или в кружке серп и молот стоят не дешевле 21/2—3 рублей, тотчас же в испуге отодвигаются и недвусмысленно между собой переглядываются.

Что это за калькуляция и из каких слагаемых она составилась — аллах ведает.

Медная безделка, побрякушка в роде грубо и топорно сработанной пряжки, и вдруг цена начинается от трех рублей и доходит до семи с полтиной!

Подобный „эквивалент“, когда высокосортного песца предлагают сменять на десяток пряжек из разбора плохой дешевки, — никуда не годится! Он показателен. Особенно для здешнего туземца — чуткого, настороженного, практичного.

Установка чума.

Самый ходовой товар — нянь: ржаной хлеб.

У нас его не успевают выпекать. Пекарю Дорофеевой дана безраздельно в помощницы уборщица Надя Полякова. Пекут по две печи в день — 12 пудов и все же нехватка.

В будущем придется дело с хлебом непременно упорядочить и усовершенствовать.

Кроме ржаного хлеба, фактория должна выпекать сушку, булки, калачи. На все это есть спрос — туземцы не прочь полакомиться и хорошими сортами. Наверняка ходко пошли бы простые категории кондитерских изделий: сухари, сушки, пряники.

Необходимо принять в расчет, что в чумах абсолютно нет печей, а у туземцев потребление хлеба велико. Мясо, рыба и, как фундамент к ним, хлеб.

На оборудование пекарен должно быть направлено острейшее внимание. Это центральное место фактории: выработка, главного товара.

И, разумеется, пекаря требуются самой надежной квалификации. У нас этот вопрос прошел как-то спустя рукава, наравне со всеми прочими — большими и малыми. Ни в количественном отношении, ни по качеству наш товарный хлеб не удовлетворяет туземцев.

Так же обстоит дело, как слышно, и на второй фактории — у мыса Дровяного. Туземцы жалуются, что там хлеб по качеству хуже нашего. Слушать это очень неприятно и обидно.

СЕНОКОСНЫЙ СЕЗОН. ОТЛЕТ ПТИЦЫ. ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Бабье лето здесь обильно красками. Хороших дней больше, чем ненастных. И ветры щадят эту пору увядания природы, словно великодушно предоставляют всему живому подготовиться к суровой и долгой зиме.

Ночи заметно удлинились. К утру вся тундра белая и яркая. Каждая тонюсенькая былинка набухла от инея, стала мохнато-пушистой, в палец толщиной. Кристаллы инея крупны, четки, богаты световой игрой, как граненые хрусталики. При солнце на тундру больно смотреть — белизна ослепляет.

Однако убор непрочен. Тает даже в пасмурную погоду, а солнце растапливает снеговую парчу в полчаса.

Вася запрягает лошадь. Забираем косы, грабли, кули и отправляемся к озерам в поиски сенокоса.

Тундра стала пятнистой: травы пожелтели, некоторые сорта лишайника, наоборот, ярко зазеленели и закурчавились, ягель сияет игрой серебристо-салатной эмали.

Травы, умирая, прекрасно пахнут. Кое-где в затишных местах, на солнечной стороне кочек и бугров, видны цветики. Выглядят скромно и зябко: бледные, едва окрашенные, почти без запаха.

И воздух, как стеклянный: чист и звонок.

Хорошо в тундре в погожий день бабьего лета!

Для косы нет простора. По канавам и у крошечных озерков, рассыпанных по тундре в великом множестве, растет высокая, густая трава, но косой не размахнешься. Кочки, бугорки, многолетние клубки мелких корней. Серпа у нас нет. Приходится ехать дальше.

У цепи больших озер нашли подходящую площадку. Вася делает прокос из конца в конец шагов полсотни, возвращается обратно. По косьбе он спец. В его руках коса ритмично поет. Трава реденькая и низкорослая, ее трудно свести в валик. Но Вася ловко действует „пяткой“ косы. Ему удается почти совершенно не рассыпать траву. Косить, как он, никто больше на фактории не умеет.

Я сбираю граблями, переношу в одну копенку.

Сено уже на корню готовое: желтое, высохшее — шуршит. Дело двигается медленно. Три-четыре часа упорной работы дают одну копну. Сбираем меньше пуда в час.

Закончив найденную площадку, расстилаем на свежем сене плащи и отдыхаем. Полулежа отлично завтракается.

Возле нас растягиваются собаки, уставшие носиться по тундре и откапывать мышей. Самый крупный пес „Роберт“ сегодня на моих глазах разрыл когтями три норы и с’ел живьем трех больших пеструшек.

Пегашка пасется, привязанный на длинной веревке к колесу.

В десяти шагах озеро, тихое, гладкое и светлое, как зеркало. По ту сторону растет высокая и густая трава, но там топь. Вскоре мороз должен сковать ее — тогда мы в час накосим столько сена, сколько теперь собираем за день. Однако, может случиться — выпадет снег и завалит траву. Мы не успеем ею воспользоваться. Обо всем уже переговорено, повторять одно и то же не хочется, но невольно и Вася и я об этом думаем.

На сене клонит ко сну, чудесно пахнет травой, тишину нарушает только фырканье лошади да ближнее крякание уток. Они собираются в теплые края. Молодые выводки проходят последнюю учебу: под присмотром родителей стайками перелетают с озера на озеро. Им пора.

Гуси уже тронулись. Вечерами на большой высоте видны пунктирные уголки, отплывающие к югу. По гаснущему небу отдаленно несутся их прощальные крики.

И кулички исчезают. Осталась лишь самая крупная порода, да и та сбивается в многочисленные стайки: сговариваются лететь.