Нуэль Эммонс - Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим Страница 23

Я признаю, что мои рассуждения начинаются не оттуда, откуда надо. Но трудно верить во что-то другое, после того как, однажды сформировавшись, такие представления о жизни получили дальнейшие подкрепления. Так что хотя я и не лью слезы, я могу себя утешить: мне помогли стать тем, какой я есть. Да, я не выношу систему!

Глава 3

Я подал апелляцию по поводу замены условного срока лишением свободы, но не потому, что надеялся выиграть дело. Оформив апелляцию, я мог отсрочить вступление приговора в силу. Я рассудил, что смогу внести залог и гулять себе на свободе, пока моя апелляция не будет рассмотрена, а с хорошим адвокатом можно затянуть дело надолго. А если уж с апелляцией ничего не получится, можно было рвануть в Мексику или в Южную Америку. Мне назначили залог в десять тысяч долларов, но внести нужно было лишь десять процентов этой суммы, так что я должен был поручителю тысячу долларов — и свободен. Я был уверен, что друзья деляги или мои девочки выручат меня с деньгами. Я думал, что найду деньги за несколько дней, в крайнем случае — за пару недель.

Но оказалось, что у моих дружков кутил нет времени для меня. За исключением Кэнди, девочки перестали приходить ко мне после нескольких встреч и рассказов о том, как потрепала их судьба. Кто-то из них стал работать сам по себе, другие нашли себе нового сутенера. Мы с Кэнди получили разрешение на брак, но так и не поженились. Не имея возможности продолжать заниматься проституцией, беременная Кэнди приходила ко мне в течение месяца или двух, но потом, как и Розали, ушла к другому. Больше я не виделся с ней. Не увидел и сына. Так или иначе, расчеты на возвращение моего гарема и выход на свободу под залог не оправдались. За два месяца мои надежды растаяли как дым.

Я просидел год в окружной тюрьме и все это время не сдавался. Я мог бы отказаться от затеи с апелляцией и начать отбывать срок, но был упрям и не хотел смиряться. Меня просто убило, когда девки перестали показываться мне на глаза. К черту их всех! Кому они были нужны? Люди столько раз поворачивались ко мне спиной — мне следовало бы уже научиться не доверять никому, кроме себя самого. Но в который раз я понадеялся, и снова меня все бросили. Моей ненависти не было предела. Я костерил всех этих сукиных сынов, с которыми был знаком, а вместе с ними и правительство. Я не собирался бросать дело с апелляцией. Из-за того что правительство отменило обвинения по закону Манна*, все, за что я шел в тюрьму, был злосчастный чек на тридцать семь с половиной долларов. Получить десять лет за такую мелочь было бы слишком. Мою апелляцию рассмотрели и отклонили. К тому времени окружная тюрьма достала меня окончательно. За последние десять месяцев меня никто не навестил. Местные алкаши и само заключение действовали мне на нервы, и я жаждал сменить обстановку, пусть даже на остров Макнил.

Макнил — это один из многочисленных островков в гавани Пугет-Саунд, штат Вашингтон. До тюрьмы можно добраться лишь по воде, и принадлежащие тюрьме лодки стоят не на острове, а в материковой гавани. До острова плыть всего лишь двадцать минут, но, черт возьми, это маленькое расстояние пугает еще больше, потому что обратный путь может растянуться на многие годы, а кое-кто, получив срок от федералов, вообще не возвращается на «большую землю». Когда заключенных везут на остров, чаще всего они чувствуют себя потерянными, никому не нужными и сломленными. Мне тоже довелось пережить нечто подобное, но только в двенадцать лет — тысячу лет назад. А теперь мне казалось, будто я возвращаюсь чуть ли не к себе домой. Хотя я никогда не бывал на Макниле, я знал наверняка, что встречу там своих знакомых. С моим теперешним опытом мне больше не придется стоять с краю, прислушиваясь к байкам о чужих победах, девочках и прожигании жизни. Теперь я сам мог ввернуть что- нибудь в этом духе и, приврав немного, как обычно делается в тюрьме, завоевать репутацию крутого парня. Быть может, после моих историй какой-нибудь пацан начнет мечтать в своей камере о «жизни» сутенера. В общем, я чувствовал себя очень даже неплохо. После года ограничений, которыми меня кормили в окружной тюрьме, я уже сам почти хотел поскорее оказаться на Макниле.

Мы плыли к тюрьме. Против обыкновения, я пристально вглядывался в береговую линию и окрестности на случай, если мне представится возможность сбежать с острова. Вода напомнила мне неудачный побег из исправительной школы в Индиане. Я лишь улыбнулся, представив, как пытался тогда ускользнуть от стоявших на берегу людей, готовых задать мне очередную порку. Я вообразил, будто плыву и сейчас, убегая с острова. Куда там! Слишком глубоко, слишком холодно и слишком далеко. Мне понадобилось бы что-нибудь, на чем я мог плыть. Пустые мысли.

Я не знаю точных размеров острова, потому что все время, пока был там, провел в тюремных стенах. Я сказал «в стенах», но тюрьму Макнил окружают не стены, которые вы могли себе вообразить, представив обычную тюрьму. Местные здания из бетона и стали построены так, чтобы препятствовать побегу, равно как и служить пристанищем для заключенных. Расположение тюрьмы таково, что можно просидеть здесь всю жизнь, но так и не почувствовать солнечного тепла или дождя на коже. Жилые помещения, рабочие места, классы, кухня, столовая, спортзал, больница, зрительный зал и административные кабинеты соединялись коридорами, ротондами и тоннелями. Находясь все время под бдительной охраной, заключенный мог увидеть солнце или дождь лишь сквозь зарешеченное окно. О побеге можно было только мечтать, его невозможно было осуществить.

В тюремную жизнь я вписался легко, словно она для меня никогда не прекращалась. Я был знаком со многими заключенными. Мы говорили на одном языке. Никто не смотрел на меня свысока. Я был одним из них, ровней. Если в тюрьме вас называют ублюдком, то ваша незамужняя мать тут ни при чем, это фигура речи такая. Мы все были слеплены из одного теста и обижались на одно и то же: полицию, тюремщиков и общество в целом.

На воле у меня не осталось никого, кто мог бы присылать мне денег на продукты. Но я умел выкручиваться и обеспечивал себя всем необходимым, жульничая даже в тюрьме. Работая на кухне, я воровал кофе и другие продукты, пользовавшиеся спросом у ребят с деньгами. Оказываясь в прачечной, я гладил и крахмалил одежду тем, кто мог расплатиться за эту услугу несколькими пачками сигарет. Любая работа, куда меня ставили, имела свою рыночную стоимость, из которой я и извлекал выгоду. Кроме того, я играл в карты и другие азартные игры. Проявляя нетерпение в большинстве случаев, я давно научился быть терпеливым, играя в карты на деньги. Во время прежних своих ходок я наловчился сдавать пары и обращаться с краплеными картами, так что выигрывал намного больше, чем проигрывал.