Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф Страница 23

Послевоенные торжества неизменно включали в себя триумфальную процессию, видимо проходившую по Канопской дороге. Клеопатре требовалось объединить народ, чтобы утвердить свою политическую власть и укрепить превосходство над недругами. Александрия уже долгое время была городом парадов и пышных церемоний – так Птолемеи демонстрировали свое богатство, чрезмерное даже по меркам их подданных, обожавших любые увеселения. Столетиями ранее во время дионисийской процессии [56] по городу плыли позолоченные шестиметровые платформы, каждую несли 180 мужчин. За ними шли выкрашенные в пурпур сатиры и нимфы в золотых гирляндах, а также аллегорически представленные цари, боги, города, времена года. Александрия – центр чудес механики – могла похвастаться своими автоматическими дверями и гидравлическими механизмами, скрытыми приводными колесами и машинами для чеканки монет. Вооруженные незримыми проводами, сифонами, блоками и магнитами, Птолемеи могли творить чудеса. Огонь вспыхивал и угасал; свет струился из глаз статуй; неожиданно начинали гудеть трубы. Для одной из первых процессий гениальные городские умельцы превзошли себя: на платформе сидела на стуле пятиметровая женщина-статуя в желтой, усыпанной блестками тунике. Вдруг она встала в полный рост и начала угощать народ молоком, а потом магическим образом села обратно. Толпа пришла в восторг. Пространство наполнилось радостным предвкушением, восторженным шепотом, музыкой флейт. На зрителей пролился дождь из эфирных масел – в воздухе быстро таяли деньги – и удивительные чудеса продолжились: по городу двигались золотые факелы, ларцы с ладаном и миррой, позолоченные пальмы, виноградные лозы, щиты, статуи, чаши, убранные золотом волы. На одной из платформ в сопровождении трубачей шестьдесят сатиров давили ногами виноград и пели. Ягоды лопались, брызгая в толпу ароматным соком, он смешивался с напоенным эфиром воздухом, и комбинация получалась головокружительная. Слуги периодически выпускали голубей, к лапкам которых были привязаны ленточки. Показ животных был обязательным для подданных, которые приезжали в Александрию и ставили свои палатки в радиусе нескольких километров. В процессии III века до н. э. участвовали богато украшенные ослики, слоны в расшитых золотом сандалиях, ориксы, леопарды, павлины, огромные львы, эфиопские носороги, страусы, медведь-альбинос, 2400 собак. Верблюды несли на своих спинах тюки с шафраном и корицей. За ними шли двести быков с золочеными рогами. Далее следовали музыканты с лирами, 57 000 пехотинцев и 23 000 кавалеристов в полной амуниции. У Клеопатры нет такой мощи, но она все равно способна организовать экстравагантное шоу. Ей требуется пиар, ей нужно показать себя монархом, «наиболее способным добывать средства, наиболее блестящим в их расходовании и наиболее деятельным и великолепным в строительстве»[56]. Изобилие, власть и легитимность сплелись в один могучий узел. Особенно теперь, когда после конвульсий предыдущих десятилетий ей важно утвердиться в своем праве.

Вероятно, это устраивает Цезаря. Стабильный Египет так же необходим для осуществления его планов, как и планов Клеопатры. Эта страна, фактически единственная во всем Средиземноморье, производит больше зерна, чем потребляет. Клеопатра может в одиночку прокормить Рим. Правда, верно и обратное: при желании она может обречь его на голод. Так что Цезарь не горит желанием посадить в Александрии своего соотечественника. Самое лучшее решение – надежный неримлянин во главе Египта. Естественно, Цезарь не смог бы доверять Потину, как доверяет Клеопатре, и понятно, что он уверен в ее способности управлять государством. Строго говоря, при ней Египет в 47 году до н. э. становится протекторатом с элементом «особой близости». Такая форма взаимоотношений вовсе не выглядела чем-то из ряда вон выходящим в век, когда политика считалась делом подчеркнуто личным. Эллинистические альянсы регулярно заключались под звон свадебных колокольчиков. В Риме браки по расчету были обычным делом – к неудовольствию пуристов, которые клеймили эту дешевую, рационалистическую дипломатию. Чем более амбициозен политик, тем менее он щепетилен в выборе второй, третьей и т. д. половинки. Помпей женился пять раз, и каждый раз – по политическим причинам. На развитие бурной карьеры Цезаря влияла каждая из его четырех жен. Несмотря на разницу в возрасте почти как у Цезаря с Клеопатрой, Помпей взял в жены дочь Цезаря, присланную ему в качестве своеобразной благодарности[57]. Отношения между двумя этими мужчинами начали портиться, только когда женщина, связывавшая их, умерла. И история скоро повторится, с гораздо более серьезными последствиями.

Отношения между Цезарем и Клеопатрой необычны не только из-за разных национальностей, но и потому, что Клеопатра вступила в них по собственной воле, без давления со стороны родственников-мужчин. Любого римлянина такое приводило в замешательство. Если бы отец в свое время выдал ее за Цезаря (что в любом случае было невозможно), на нее смотрели бы другими глазами [57]. Что смущало тех, кто сочинял потом историю Клеопатры, так это ее независимость суждений и предприимчивость. Поэт Лукан на этот счет высказался ясно. У него Потин восклицает, что Клеопатра могла победить старца своею отравой [58] – весьма широкое толкование свободной воли. Здесь тоже не обошлось без поучительных параллелей. Эту историю позже будут рассказывать о жившей когда-то индийской царице Клеофиде. Она «отдалась Александру и получила от него благодаря этому свое царство обратно, добившись путем соблазна того, чего она не смогла достигнуть оружием»[58] [59]. С точки зрения как минимум одного римского историка, за неподобающее поведение Клеофиду стали называть «царской блудницей». Вполне вероятно, что это – апокриф, очередная мрачная римская фантазия на тему загадочного Востока. Возможно, даже переиначенная самой Клеопатрой. Однако она кое-что говорит нам о египетской царице. Ее подозревали, как и Клеофиду, хотя больше всего римлян бесила – и вызывала гневные ретроспективные нападки – ее сверхъестественная, таинственная сила.

Нет ничего удивительного в том, что между Клеопатрой и Цезарем возникло взаимопонимание, если не сильная страсть. Ее апломб и его авантюризм могли сыграть свою роль, но главное – их характеры подходили друг другу так же, как совпадали их политические интересы. Оба они были приветливы, харизматичны, с хорошо подвешенным языком, но только одному из них предстояло войти в историю опасным искусителем. Клеопатра отлично знала, как втереться к кому-либо в доверие. В то время как считалось, что лесть можно разделить на четыре части, Клеопатра умудрялась, как возмущался Плутарх, никогда не устававший клеймить эту отвратительную субстанцию, разделять ее «на много частей» [60]. Сохранилось больше похвал ее остроумию, чем остроумию Цезаря: он, если верить источникам, был больше по части амурных похождений. Виртуозный соблазнитель специализировался на аристократических женах. И Клеопатра, и Цезарь демонстрировали пытливый ум, фирменный знак века,