Мария Кюри - Пьер и Мария Кюри Страница 23

В каждом учебном заведении Польши гнездится глубокий антагонизм, который под наигранной любезностью противопоставляет побежденных победителям. Иванов на Новолипской улице в особенности ненавистен. Он безжалостен к польским учителям, обязанным преподавать на русском языке детям родной страны. В своем служебном рвении директор Иванов, хотя и был большим невеждой, лично просматривал сочинения гимназистов, выискивая «полонизмы», которые проскальзывали иногда у мальчиков из младших классов.

Его отношение к Склодовскому заметно охладилось с того дня, когда субинспектор, защищая одного из учеников, спокойно заявил: «Господин Иванов, если ребенок и допустил ошибку, то, разумеется, по недосмотру. Ведь вам и самому случается, притом довольно часто, делать ошибки в русском языке. Я убежден, что вы так же, как этот ребенок, делаете их не нарочно…»

Когда Зося с Маней пришли домой из сада и пробирались в отцовский кабинет, госпожа Склодовская шила ботинки. Никакой труд она не считала зазорным для себя. С тех пор как материнские заботы и болезнь принудили ее сидеть дома, она выучилась сапожному ремеслу, и благодаря этому ботинки, которые так быстро снашивают ее дети, обходятся Склодовским не дороже стоимости кожи. Жизнь дается нелегко…

— Эта пара для тебя, Манюша. Увидишь, какие они выйдут миленькие!

Маня смотрит, как материнские руки вырезают подошву и продергивают дратву. Отец сидит в любимом кресле рядом с матерью. Хорошо бы забраться к нему на колени, развязать галстук, тщательно затянутый ровным бантиком, покрутить каштановую бородку. Но нет! Уж очень скучный разговор у взрослых! «Иванов… полиция… царь… ссылка… заговор… Сибирь…» Ежедневно со времени своего появления на свет Маня слышит эти слова. Инстинктивно она сторонится и отдаляет необходимость осознать их.

Рабочий кабинет отца — самая красивая комната в квартире семьи Склодовских, во всяком случае самая интересная для Мани. Большой французский секретер красного дерева и кресла эпохи Реставрации, крытые неизносимым красным бархатом, внушают ей почтение. Когда Манюша подрастет и пойдет в школу, ей отведут место за большим отцовским письменным столом, вокруг которого все дети усаживаются после обеда и готовят уроки к завтрашнему дню. В глубине кабинета на стене висит величественный портрет какого-то епископа в массивной золоченой раме, приписываемый, впрочем только Склодовскими, кисти Тициана, но Маню он не очень привлекает. Гораздо больше занимают ее часы на бюро — блестящие, пузатые, отделанные ярко-зеленым малахитом, а также столик, привезенный из Палермо в прошлом году ее двоюродным братом: верхняя плоскость столика служит шахматной доской, причем клетки сделаны из разноцветного прожильчатого мрамора. На этажерке стоит саксонская чашка с изображением добродушной физиономии Людовика XVIII. Мане тысячу раз твердили, чтобы она даже не прикасалась к этой чашке, поэтому она старательно обходит этажерку и останавливается перед самыми дорогими ей вещами.

Это, во-первых, стенной барометр с позолоченными стрелками на белом круге циферблата. По определенным дням отец прилежно его чистит и выверяет в присутствии заинтересованных детей.

Во-вторых, витрина, полная каких-то удивительных, изящных инструментов. Тут и стеклянные трубки, и весы, и образцы минералов, и даже электроскоп с золотым листиком. В былое время учитель Скло-довский носил эти предметы на свои, занятия. Но с той поры, когда правительство распорядилось сократить количество уроков, отведенных на точные науки, витрина так и стоит запертой.

Маня не может представить, для чего нужны все эти так волновавшие ее игрушки. Однажды днем, когда она разглядывала их, встав на цыпочки, отец сказал ей, что это фи-зи-че-ские при-бо-ры. Смешное название.

Глава II

Времена мрака

— Мария Склодовская.

— Здесь.

— Расскажи о Станиславе Августе.

Вызванная ученица стоит за своей партой около высокого окна, выходящего на заснеженную лужайку Саксонского сада, и отвечает уверенным, приятным голоском. Форменное платье из темно-синей саржи со стальными пуговицами и накрахмаленным воротником портит своею мешковатостью легкий силуэт десятилетней девочки. Куда девались всегда растрепанные кудри милой Анчупечо? Туго заплетенная коса с узкой ленточкой оттягивает волосы к затылку. Такая же коса, но толще и темнее, сменила вившиеся штопором локоны и у сестры Эли, сидящей на соседней парте. Самый простой наряд и строгая прическа — таково правило частной школы мадемуазель Сикорской.

Ничего легкомысленного нет и в наряде учительницы, сидящей на кафедре. Мадемуазель Тупальская, прозванная короче — «Тупча», преподает историю и математику. Она же надзирательница; в этой должности ей иногда приходится быть строгой, чтобы преодолеть дух независимости и упрямства младшей Склодовской…

Тем не менее, когда она смотрит на Маню, в ее взгляде чувствуется много тепла. Да и как не гордиться блестящей ученицей, которая на два года моложе своих одноклассниц, но всегда первая по арифметике, истории, литературе, по языкам немецкому и французскому, по катехизису!

В классе тишина, даже больше чем тишина. Уроки истории создают атмосферу страстного горения.

В глазах двадцати юных патриоток, в грубом лице Тупчи светится восторженность. Рассказывая о давно умершем государе, Маня с особенной запальчивостью утверждает:

«К сожалению, он был немужественный человек…» И эта невзрачная наставница и эти умненькие дети, которым она преподает польскую историю на родном языке, приобретают таинственный вид сообщников и заговорщиков.

Вдруг все вздрагивают: на лестничной площадке застрекотал электрический звонок.

Два звонка длинных, два коротких.

Этот сигнал мгновенно приводит все в бурное, но молчаливое движение. Вскочив с места, Тупча наспех собирает разбросанные книги. Быстрые руки учениц сгребают польские тетради и учебники, запихивают в фартуки самых проворных школьниц, а те, нагруженные запретным грузом, исчезают в дверь, которая выходит к спальне пансионерок. Шумно передвигаются стулья, осторожно закрываются крышки парт.

На пороге классной комнаты появляется затянутый в синий с блестящими пуговицами сюртук и желтые штаны господин Хорнберг, инспектор частных пансионов города Варшавы: тучный человек, острижен по-немецки, лицо пухлое, с пронизывающим взглядом сквозь очки в золотой оправе.

Он молча всматривается в учениц. Рядом с ним стоит, с виду безучастная, директриса пансиона мадемуазель Сикорская и тоже смотрит… но с какой затаенной тревогой! Сегодня оказалось так мало времени для подготовки. Швейцар едва успел дать условный звонок, как Хорнберг поднялся на площадку и вошел в класс. Боже мой, все ли в порядке?