Энтони Берджесс - Влюбленный Шекспир Страница 23

Серые зимние дни шли своей чередой, живот Энн становился все больше и больше, и уже не за горами было то время, когда в их семье появится еще один рот и новый человек придет в этот жестокий и грязный мир.

— Рождение, — радостно чмокнул мастер Роджерс, — это первый шаг к могиле. Ты обрекаешь человека на смерть.

Гаргантюа, после тошнотворного описания эпопеи с живым гусем, которым он вытер задницу, отправился к великому врачу-софисту по имени Тьюбал Олоферн. Никакого французского Уилл учить не стал, так что мастер Роджерс сам сидел с книгой и громко читал вслух по-английски,

— «…Затем он попал в учение к старику по имени мэтр Жобелин Брид, то бишь к мордатому придурку». Так, эту ерунду мы с тобой пропускаем и переходим к другой, более непристойной сцене. И все это исключительно ради твоего просвещения.

Минуло Рождество, живот Энн все рос и раздался уже до невероятных размеров. Уилл успел привыкнуть к своей роли учтивого и незаметного судебного клерка, любящего мужа и заботливого отца, баюкающего Сьюзан по вечерам. Прошел тоскливый январь. Это были короткие пасмурные дни, и в мрачных, похожих на склеп помещениях конторы приходилось весь день напролет жечь свечи. Однажды, как раз на Сретение, в контору к Уиллу наведался Гилберт, с приходом которого старший брат немедленно забыл о своих бумагах. Мастер Роджерс удалился в отхожее место и что-то очень долго оттуда не возвращался. На улице шел дождь, капли воды понемногу собирались на потолке, и стоило Гилберту хлопнуть дверью, как они разом обрушились вниз и размыли только что выведенное Уиллом имя Уилсон[23]. Он тут же понял, в чем дело: схватки у Энн начались еще утром, до его ухода на службу. Уилл вскочил и прежде, чем Гилберт успел раскрыть рот, схватился за плащ, понимающе кивая. Гилберт выпалил скороговоркой:

— Они родились, да, оба. Прямо у мамы из живота. Бог послал их, как чудесное знамение Израилево. — Гилберт стоял посреди комнаты в своем промокшем шерстяном плаще, и под ногами у него уже образовалась темная лужица дождевой воды. Его лицо было тоже мокрым от дождя, с кончика носа капала вода.

— Оба? Они?

— Ага, по одному каждого пола. Девочка и мальчик.

— Двое? Близнецы? — Сначала это сообщение обескуражило Уилла, но потом он переспросил: — Мальчик? Сын? У меня сын? — У него родился сын, наследник! Уилл рассеянно поглядел на лежащий перед ним пергамент и то имя, что оказалось размыто дождем.

— И теперь, — сказал Гилберт, — ты прямо как Ной. У него тоже было трое детей, а вокруг был потоп.

— Сыновья, — улыбнулся Уилл. — У Ноя были сыновья. — Он снова улыбнулся, хотя факт рождения двойни не доставлял ему особой радости; ему казалось, что Бог и природа нарочно сделали все так, чтобы омрачить его радость от рождения наследника.

— Я это знаю, — серьезно ответил Гилберт. — Их звали Сим, Хам и Иафет, вот. Имена начинаются на С и Л (он вывел пальцем латинские буквы S и Н на пыльном столе мастера Роджерса), а с какой буквы пишется третье имя, я не знаю. (Он имел в виду, что это должна быть латинская буква I или J.) С у тебя уже есть.

Уилл прислушался к брату, в душе считая его провидцем. Да, С — это Сьюзан, его отрада, его маяк в океане похоти и разврата. Итак, решено, своего сына он назовет Хам, нет, лучше Гамнет. Подумать только, ведь всего несколько месяцев тому назад и сам Уилл находился в шкуре бедняги Олоферна, учителя из той непристойной книжки Рабле. Поэтому свою вторую дочь он назовет Юдифь, то есть по-английски Джудит.

— Послушай, — спохватился Уилл. — А сама мать, Энн? Моя жена, как она?

— Хорошо. Очень хорошо. Но слышал бы ты, как она орала.

— Ну, это ясное дело. — Уилл злорадно усмехнулся. — Так и должно быть. А теперь идем и проведаем мамашу и двойняшек. — Они запахнулись в плащи. — Так сказать, засвидетельствуем им наше почтение. — И они вышли на улицу, под потоки проливного дождя…

Для нас же с вами сейчас самое время (так как первая бутылка уже почти пуста), подобно Ною, выпустить голубя на поиски земной тверди… Впрочем, чем эта история закончится, нам еще только предстоит узнать. Всему свое время. В Стратфорде Уилл уже исчерпал себя, сделал все возможное — ну или почти все — и теперь стал часто слышать призывный звук походных труб и колокольный звон, чувствовать попутный ветер. Нам же остается лишь распахнуть дверь, замок которой открывается любым ключом.

Итак, год 1587-й, середина лета. В Стратфорд прибыла театральная труппа «слуг ее величества королевы»; каждый актер приехал верхом на собственной лошади. Лето в тот год выдалось знойное и засушливое, было жарко, как в пустыне. Так с чем же они приехали, эти смеющиеся люди, которые хвастались в трактире своей близостью к королевскому двору и запросто упоминали в разговоре имена Тилни и самого Уолсингема? Больше всего на свете жителям Стратфорда нужен был дождь, но актеры его с собой не привезли. А раз Бог за грехи человеческие однажды уже устроил на земле потоп, то, возможно, на этот, раз Он просто решил спалить людей заживо? Грех, грех, грех… Во всяком случае, так было сказано на последней воскресной проповеди. Кого нужно было считать самым большим грешником? Среди актеров был человек с невыразительным лицом, расплющенным носом и к тому же косоглазый, в одежде из домотканой материи, в колпаке с помпонами, в невысоких сапожках, по-деревенски подвязанных у щиколотки, с кожаным кисетом на поясе. Он расхаживал по городу, наигрывая незатейливые мелодии на визгливой дудочке и стуча в барабан. За ним по пятам ходил парнишка, его подручный, с деревянной табличкой в руках, на которой красовалась надпись «Семь смертных грехов».

Знающие люди говорили, что это был Дик Тарлтон. Что, вы никогда не слышали о Дике Тарлтоне? А мальчишку, что ходил за ним, звали не то Темп, не то Камп, а может быть, и Кемп; к ногам, пониже колена, у него были привязаны бубенчики, которые звенели при каждом шаге. Когда-то шут Тарлтон был близок к ее величеству, но затем (и об этом нельзя было говорить вслух) впал в немилость, дерзнув в высочайшем присутствии сказать какую-то гадость в адрес сэра Уолтера Рали и графа Лестера. Глаза Тарлтона теперь смотрели невесело, но он был так же остер на язык, как и в прежние времена.

Эй, слушайте все! Эй, вы, погрязшие в грехах, милости просим на праздник порока! Там будет что посмотреть, приходите, не пожалеете. Каждому воздается мерой за меру, а кому будет мало — получай больше. Добро пожаловать на представление — славное веселье! Под занавес будет исполнена джига. Таких шуток вы не услышите больше нигде! И это будет завтра, знайте, вы, бесстыжие ублюдки, тупорылые болваны, ленивые вонючки…