Жозеф Кессель - Армия теней Страница 23

- На Рю де Лилль в Париже, - рассказывал он, - живет прекрасный французский аналог хозяйки этого дома. В ее гостиных дрожишь от холода, еда скудная, и сигарету делят одну на четырех. Но зато энергия, любовь к сохранению традиций, дух и деспотичный темперамент этой вдовы-графини ни в чем не уступает этой обаятельной пожилой леди.

- Вы часто посещаете пригород Сен-Жермен? - не смог я удержаться от вопроса.

- Рояль "Стейнвей" у графини звучит превосходно, - ответил мой сосед со смехом, - я иногда прихожу к ней и играю у нее дома.

Я посмотрел на него с новым вниманием. Почему я решил, что он ученый из лаборатории? Его вьющиеся волосы, массивные брови, серые бесхитростные глаза, его смех? Но ведь те же самые черты точно в той же, если не в большей степени, могли соответствовать и человеку искусства.

Кто-то поставил на граммофон, спрятавшийся в углу большой комнаты, джазовую пластинку.

- Единственный приятный момент в такого рода музыке - то, что она не мешает разговору, - сказал мой сосед. - Музыка - настоящая музыка - звучит в пригороде Сен-Жермен, но там присутствует еще и заговор. Старая графиня взяла в свои руки все связи, все влияние, накопившееся за ее долгую сентиментальную жизнь, которая, как считалась весьма полноценной. Среди ее друзей из прошлой эры было немало высокопоставленных чиновников. Она терроризировала их, настраивала против Маршала, принуждала брать на себя обязательства. Стол, в котором ее прабабушки прятали записки, написанные Лозеном и герцогом Ришелье, теперь был завален поддельными документами, пустыми продовольственными карточками, фальшивыми командировочными направлениями, рекомендательными письмами для судей, полицейских комиссаров, начальников тюрем. Графиня демонстрировала нездоровое безрассудство. Но ее спасал ее довольно комичный деспотизм. - Она просто сумасшедшая старуха, говорили люди и оставляли ее в покое.

Новая пластинка, новая джазовая мелодия... Мой сосед продолжал:

У графини был внучатый племянник лет тридцати, с плоской узкой грудью, почти лысый, прыщеватый. Он сдирал прыщи тонкими пальцами, тонкими как нити. Он плохо учился, его не взяли в армию, без профессии, с маленьким доходом. Настоящий портрет никудышного сына из социально видного семейства. Он включился в движение Сопротивления, потому что всегда выполнял поручения для своей тетушки. Прекрасный парень

В этот раз я запротестовал.

- Что вы имеете в виду?

- Ну, - сказал мой сосед, - этот парень стал самым лучшим курьером. Несмотря на слабое здоровье, он проводил недели в поезде без сна и почти без пищи. Он прорывался сквозь заслоны, обходя ловушки. Десять раз он шел на верную смерть, все еще раздирая своими хрупкими пальцами прыщи на коже. Однажды его арестовали и весьма грубо с ним обращались. Но им не удалось вытащить ни слова из него. Старая графиня через свои связи устроила его освобождение. Когда он вернулся к ней, выйдя из тюрьмы, он едва переставлял ноги. Его прыщи стали ранами. Это был единственный раз, когда он заговорил о своих чувствах. - Я думаю, что никто больше не сможет обвинить меня

в том, что я был бездельник во время войны, - сказал он.

Это его освещение целой жизни так поразило меня, что я не смог сдержать удивление. Мой сосед рассмеялся.

- Разве это не превосходное лечение комплекса неполноценности? спросил он меня.

- Вы действительно знаете многих людей, - сказал я, - и много секретов.

- Моя профессия предполагает доверие, - заметил мой сосед.

Его смех стал еще тише, чем обычно. Я снова внимательно посмотрел на человека и подумал:

- Может он на самом деле невропатолог или психиатр?

Но пока я с любопытством всматривался в его лицо, он внезапно повернулся в сторону и стал недосягаемым, как это было. Граммофон проигрывал следующую пластинку, и это была оратория Баха. В ней слышалась красота посреди властной успокаивающей мощи. Я наконец-то почувствовал расслабление в этой гостиной на Белгрэйв-Сквэйр, среди роскошной деревянной обшивки стен и дрожащих язычков свечей, волшебным образом отражавшихся в глубоких зеркалах. И я мог открыть эту комнату со всей ее роскошью и спокойствием для маленького парикмахера, для тех студентов, для Матильды, для непредубежденного сына из видного рода. И я любил их всех еще больше, если бы они были здесь, больные, затравленные, недокормленные, дрожащие и серые от холода, со скромной и святой загадкой их храбрости.

Величественные звуки органа текли мимо. Беседы постепенно подходили к концу.

- В последний раз, когда я играл эту ораторию, ее слушал Тома, - сказал мой сосед. - У меня никогда в жизни не было друга лучше его, и я никогда не встречал человека с более чистым знанием или более высоким духом.

Мой собеседник говорил своим обычным тоном, мягким и спокойным. Я, тем не менее, сразу понял, что его друг умер трагической смертью. И он догадался, что я это понял.

- Да, - мягко продолжал он. - Тома убили пулей в затылок в подвале отеля "Мажестик". Ведь он входил в маленькую группу ученых, которые в провинциях собирали сведения и передавали их в Лондон. Группу раскрыли и арестовали. Он мог скрыться. Но ему показалось невозможным не разделить судьбу своих товарищей. Он вернулся в Париж, взял на себя основную часть вины, и, исполняя его последнюю волю, ему позволили погибнуть последним, после того, как он уже увидел, как погибли его друзья.

Я совершенно естественно ждал от моего соседа, что он и к этой истории добавит слово "прекрасно", которое было ему столь же подходило к нему, как тик. Но это слово не прозвучало. Несомненно, на определенном уровне духовного возвышения уже ничего не могло поразить его.

Я молчал, а мой сосед начал смеяться. Я не знал, каким образом во мне возникло такое чувство, но я понял, что было невозможно почтить мертвого друга лучше, чем этим смехом.

И мой сосед вышел, немного наклонившись и отбросив седые пряди назад рукой.

Филипп Жербье, мой старый товарищ, подошел ко мне.

- Ты знаешь человека, который только что вышел из комнаты? - спросил я его.

- Назовем его Сен-Люк, - сказал Жербье со своей полуулыбкой.

- Ты хорошо его знаешь?

- Да. Он наш шеф, - ответил Жербье.

Он зажег новую сигарету от той, которая уже догорала, и добавил:

-Он через несколько дней вернется во Францию, с прибывающей луной.

Я быстро вышел.

На улицах солдаты крепко обнимали девочек в униформе. Радостные голоса вызывали такси.

Прибывающая луна! Прибывающая луна, думал я, глядя на небо, расчерченное лучами прожекторов. Прибывающая луна...

Я вспомнил радость этого человека, настоящее имя и профессию которого я так и не узнал, при виде шоколадного крема или запаха табака "Вирджиния"... И его лицо, когда н слушал ораторию Баха.