Будённовский рубеж - Алексей Филатов Страница 23

Добравшись до ординаторской, я увидел хирурга Веру Чепурину. Там же, лёжа у стены, в трубку телефона, связанного со штабом, кричал, не выбирая выражений, начмед Петя Костюченко.

Я смотрел на всё это и думал: хоть бы пронесло! В этот момент до меня добралась наша медсестра, она возбуждённо прокричала, что в другом конце коридора чеченцы обливают бензином и поджигают раненых заложников. На полусогнутых я побежал туда, понимая, что если это так, оттуда я уже не вернусь.

Горела наша материальная комната, заложники отползли от её горящего участка и сгрудились на полу, как сардины в банке. Я заглянул в палату и увидел лежащих на полу трёх боевиков с пулемётом и гранатомётом. Я крикнул: «Зачем сжигаете раненых?» Они посмотрели на меня, один прокричал: «Мы что – сумасшедшие, чтобы жечь людей?» – «А почему так пахнет бензином?» – «Пролили бензин для генератора». На душе отлегло. Разговаривать было почти невозможно, сквозь грохот ничего не было слышно.

Я пробрался обратно к ординаторской, к телефону, позвонил в штаб, чтобы прекратили это безумие, но штаб не отвечал. Я лёг на пол. В стену снаружи ударил снаряд и взорвался. Было ощущение, что комната сдвинулась. После, при восстановительных работах, подтвердилось, что так и было. Я не мог подняться. Самое тяжёлое – лежать и ждать.

В какой-то момент я понял, что больше не могу лежать, что должен пройти по отделению, посмотреть, что происходит с людьми, сколько раненых. Когда я подошёл к дверям ординаторской, они сами открылись, я отпрыгнул и ударился обо что-то головой. Сразу поднялся на корточки и в этот момент отлетел. Оказалось, я упёрся головой в гранатомёт, а когда поднялся, он выстрелил, а я полетел. Из гранатомёта в окно стрелял Басаев.

Я пополз в сторону операционной. Все лежали на полу, в том числе медики, стоял плотный туман из пыли и гари. Прямо рядом со мной вдруг упал человек с пробитой головой. Когда в голову попадает пуля, звук такой, как будто арбуз об пол раскалывается. Убитый падает молча, не кричит, как в кино.

Я толкнул дверь в уже разбитую малую операционную. На полу лежали анестезиологи и проводили искусственную вентиляцию лёгких раненому. Дальше на коленях стояли хирурги и оперировали женщину. Операционная простыня, закрывающая тело, была вся в крови. Я подполз к ним и спросил: «Что там?» – «Ранение брюшной стенки с сильным кровотечением из раны, по клинике проникающее». Ранения шли от пуль калибра 5,45. Калибр всегда виден по входному и тем более выходному отверстию. Это пули наших, у чеченцев было оружие калибра 7,62[35]. У 5,45 страшные раны. Пулька маленькая, и когда она только касается тела, с неё слетает рубашка и вылетают мелкие осколки, бьют как факел, поражая всё внутри. Оперировали на грязном полу, инструменты обрабатывали спиртом.

Я пополз дальше – осмотреть раненых. Сам я оперировать, увы, уже не мог: ранение кисти вывело меня из строя. Перемещался от одного к другому, ранения в основном были осколочные – конечностей, поясницы. Вдруг ко мне подполз боевик, дагестанец, и крикнул: «Посмотрите моего брата». Я знал о боевике, раненом в шею, кто-то из наших уже осмотрел его и перевязал. Я сказал: «Слушай, я в курсе дела. Живой он будет». – «Ради бога, мы вас все просим, посмотрите», – снова попросил дагестанец со слезами. Брат его лежал метрах в пяти от меня. Я на карачках перебрался к нему, посмотрел ранение: пуля прошла насквозь, кровотечения нет, значит, сосуды не задеты. Попросил его пошевелить пальцами, он пошевелил: нервы тоже не задеты. «Всё, – говорю, – обойдётся». Он заулыбался. Я пополз дальше. Дагестанец снова меня ползком догоняет и говорит: «Доктор, как мне вас отблагодарить?» – «Да никак, – отвечаю, – это наша обязанность – оказывать помощь. Хоть вы бандиты, хоть наши, мне всё равно, я обязан оказать помощь». Сказал и перепугался, что бандитом назвал, думаю, сейчас пристрелят. Он горько как-то улыбнулся и ответил: «Да ничего, доктор, мы привыкли, что нас бандитами называют».

В ординаторской были Вера Чепурина и Петя Костюченко. Штаб по-прежнему не отвечал. Боевики заперли нас в больнице, а свои же нас расстреливали. Мы понимали: если будет прорыв, погибнем почти все. Нам пришла бредовая идея: позвонить в МИД, где работал брат мужа Веры. Мы долго дозванивались, в итоге чудом дозвонились до этого человека. Он пообещал, что сейчас же поднимет вопрос. Мы почувствовали облегчение: вот сейчас он передаст и там что-то решат.

Мы ждали, но больше звонков не было. Не желаю никому испытать то чувство беспомощности, безысходности и позора за поведение и действия руководителей страны, которое испытал я.

Я психанул и пошёл в свой кабинет. Не пополз, а пошёл, но потом всё равно упал, шёл сильный обстрел. Дышать уже было трудно, шёл четвёртый час штурма, в туалеты не сходить, всё это люди друг под друга делали.

Я заполз в свой кабинет и понял, что в нём нет мягкой мебели. Я взбесился: эта мебель была подарком завода, и я очень её ценил. Я зациклился на этой мебели, принялся выяснять, где она, и услышал: «Мы выбросили вашу мебель в окно». Вдруг пришла мысль: «Выгляну в окно и проверю, выдержу или не выдержу эту стрельбу?» Захотел сыграть в русскую рулетку, стать сильнее своего страха, управлять им. Крикнул: «Я посмотрю, где мебель», чтобы люди не подумали, что я сошёл с ума.

Я подошёл к окну и вылез из него по пояс. Внизу горело кресло. Пули бились в стену около меня, коллега тянул меня за ноги обратно, орал, что я сошёл с ума. Но тогда я побеждал свой страх. И победил. Как только это произошло, мой организм сам стал подсказывать, как дальше себя вести. Когда я отошёл от окна, всё стало для меня по-другому.

Я полз обратно к ординаторской, когда по стенам начали бить с невиданной до этого силой и без перерыва. Было похоже, что сейчас случится прорыв. В углу я увидел тяжелораненого боевика. Асламбек Маленький подбежал к нему на полусогнутых, они что-то сказали друг другу, и Асламбек убежал. Раненый попросил всех отодвинуться подальше. Люди отползли, он повернулся лицом к стене и взорвался. Думаю, они ждали прорыва, боевик не хотел сдаваться.

Я