Дмитрий Медведев - Черчилль: Частная жизнь Страница 23

Гитлер также верил как в Schicksal (Судьбу), так и в Vorsehung (Провидение). Летом 1937 года он, выступая перед огромной аудиторией, прокричит:

— Когда я смотрю назад на прошедшие пять лет, то с уверенностью могу заявить — все это не одних лишь человеческих рук дело. Это чудо века, что вам удалось найти меня, удалось найти меня среди миллионов! [180]

Несмотря на видимое сходство, вера Гитлера в корне отличалась от «веры в Судьбу» нашего главного героя. Если Черчилль считал себя лишь инструментом в руках Провидения, то фюрер наивно полагал, что это именно он — Создание высшего порядка и именно ему дано право контролировать Высшие силы.

Одним из плодов черчиллевской веры в Судьбу станет его теория исторического прогресса. Уинстон считал, что лишь благодаря великим людям колесница мироздания медленно, но верно движется вперед. Это так называемая «теория великого человека» окажет огромное влияние как на эпистолярное наследие, так и на поступки британского премьера. Каждая крупная работа Черчилля, будь то «Лорд Рандольф», «Мировой кризис», «Мальборо», «Вторая мировая война» или «История англоговорящих народов» [181] служила подтверждением его мировоззрения. Катехизисом же Уинстона, где он изложит основные тезисы, принципы и постулаты своей теории, станет его эссе «Массовые эффекты современной жизни», написанное в 1932 году.

Несмотря на мелкие огрехи, идеи Черчилля продолжают жить, вдохновляя все новых и новых последователей. Их привлекательность для любой сильной личности очевидна. Неудивительно, что Железная леди Великобритании с большим воодушевлением подхватит постулаты великого предшественника. В своем выступлении 9 мая 1990 года, посвященном пятидесятилетию со дня прихода Черчилля к власти, Маргарет Тэтчер скажет:

— Уинстон Черчилль драматичным образом показывает, что какие бы идеалы вы ни исповедовали, всегда имеется место для личности, для лидерства, для индивидуальности и решимости. История не раз демонстрировала нам, что судьба нации может быть изменена — как в лучшую, так и в худшую стороны — благодаря характеру и поступкам всего лишь одного человека. [182]

ГЛАВА III

ЛЮБОВЬ НАСТОЯЩАЯ И МНИМАЯ

Последний романтик Викторианской эпохи

Летом 1906 года леди Вемисс устраивала в своем лондонском особняке очередной званый обед. Среди приглашенных была молодая Вайолетт Асквит, дочь тогдашнего министра финансов и будущего премьер-министра Герберта Асквита. Когда все гости спокойно сели за стол, она стала оглядываться вокруг, надеясь увидеть что-то необычное. Вдруг ее взгляд остановился на мужчине, сидевшем рядом. Ему было лет тридцать, он мрачно смотрел вниз и очень выделялся среди всеобщей атмосферы веселья и непринужденности. Это был Уинстон Черчилль, занимавший в то время должность заместителя министра по делам колоний и воспринимавшийся большинством членов либеральной партии как одна из самых многообещающих фигур политического олимпа.

Почувствовав на себе пристальный взгляд Вайолет, Уинстон медленно поднял голову, повернулся к ней и скороговоркой спросил:

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать, — раздался в ответ жизнерадостный голос мисс Асквит.

— А мне уже тридцать два, — как-то мрачно произнес Черчилль. — О, это безжалостное время! Проклятая смерть!

Затем последовал длинный монолог о тщетности бытия и бесплодности человеческих стремлений. Заканчивая свой спич, Уинстон произнес:

— Все мы черви, но мне хочется верить, что я светлячок!

Выплеснув свое пессимистическое настроение на молодую девушку, Черчилль оживился:

— Мне кажется, что каждое слово помимо своего значения обладает волшебной мелодией. Как вы считаете?

— Да, конечно, — вторила ему мисс Асквит.

Узнав, что ее новый собеседник не чужд прекрасному, Вайолет процитировала стихи своего любимого английского поэта Уильяма Блейка. Уинстон отреагировал немедленно:

— А я и не знал, что старый адмирал Блейк находил время для занятий поэзией.

И хотя Черчилль умудрился перепутать адмирала с поэтом, мисс Асквит была поражена. Вечером, делясь с отцом своими впечатлениями, она воскликнет:

— Сегодня я первый раз в своей жизни увидела гения.

Умудренный житейским и политическим опытом сэр Герберт спокойно ответит:

— Уинстон уж точно бы с тобой согласился. Но я не уверен, что ты найдешь кого-нибудь, кто разделил бы твое мнение. Хотя я отлично понимаю, о чем ты говоришь. Он не только замечательный, он уникальный человек. [183]

С первых же минут беседы с Черчиллем Вайолет проникнется к нему необъяснимой симпатией, которая вскоре перерастет в более сильное чувство. К несчастью для нее, Уинстон окажется слишком спокоен и сделает все возможное, чтобы их отношения так и не вышли за рамки дружбы.

Подобный диалог и поведение с мисс Асквит были более чем характерны для Черчилля. В отличие от своей невероятно активной политической и общественной деятельности его отношения с женщинами будут подчеркнуто скромными и нарочито банальными. Например, во время посещения Нью-Йорка на рубеже веков, зимой 1900/01 года, когда Уинстону только исполнится двадцать шесть лет, он поразит друзей своим безразличием в отношении представительниц прекрасного пола. Один из свидетелей его американского турне вспоминает:

— Войдя в оживленную залу, Уинстон спокойно сел за стол и погрузился в свои мысли. Он даже не замечал тех женщин, которые могли бы ему понравиться.

Если же к нему кто-то и подходил, предлагая обратить внимание на какую-нибудь симпатичную девушку, то все они слышали примерно следующее:

— Возможно, она и красива для вас, но только не для меня. [184]

Такое поведение имело несколько причин. Во-первых, Черчилль, как, впрочем, и его отец, никогда не любил танцевать. «Саврола не танцует», — писал он в своем единственном романе. Должны будут пройти десятилетия, прежде чем Уинстон изменит свое отношение к вальсам и полькам. В сентябре 1945 года он заметит в беседе с лордом Мораном:

— Я совершенно не танцевал в юности и должен признаться, что был совершенно не прав. [185]

В 1947 году Черчилль отмечал Рождество в своем любимом Марракеше, его внимание привлекла одинокая фигура сидящей неподалеку женщины. Медленно вытащив сигару изо рта, поправив пиджак и расстегнув на нем пуговицу, чтобы казаться немножко стройнее, он грузной походкой направился к таинственной незнакомке. Встретившись с ней взглядом, Уинстон, немного понизив голос, произнес: