Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы Страница 23

Сразу же отметим, что просвещение (и его результат – «образованность») для Пушкина – высочайшая ценность и в своих высказываниях он воспроизводит ключевую просвещенческую парадигму, согласно которой человечество движется от состояния дикости, когда людьми управляют предрассудки и суеверия, к состоянию просвещения, когда царствуют знания и разум. Так, он с осуждением пишет про «суеверия и предрассудки» (XI, с. 239)[179], с удовлетворением отмечает, что в Европе «образующееся просвещение было спасено <…> Россией…» (XI, с. 268), и сожалеет, что в России в период после свержения татарского ига обстоятельства «не благоприятствовали свободному развитию просвещения» (там же). Однако при Петре, по Пушкину, «европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы» (XI, с. 269). Пушкин полагает, что «правительство у нас всегда впереди на поприще образованности и просвещения» (XI, с. 223), а вот «недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения» (XI, с. 43), «одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия» (XI, с. 44).

Он считает, что «государственные учреждения Петра Великого» – «плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости…»[180]; поэтому его имя «всякой русской произносит с уважением» (XI, с. 153). Но при этом Пушкин – не абсолютный «западник», по его мнению, в ходе реформирования нужно учитывать специфические особенности России, характер ее прошлого: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию <…>. Есть образ мысли и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (XI, с. 40); «…Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; <…> история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенных Гизотом из истории християнского Запада» (XI, с. 127). Поэтому, настаивая на европеизации России, он признает, что «влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества» (XI, с. 43). В частности, он резко выступает против «французской философии» (XII, с. 31), имея в виду философов-энциклопедистов Гельвеция, Дидро и др., взгляды которых характеризует как «жалкие скептические умствования» (XII, с. 69). Называя правление якобинцев «временем Ужаса» (XII, с. 34), он радовался в 1834 г., что запрещен журнал «Московский телеграф», поскольку «мудрено с большей наглостию проповедовать якобинизм перед носом правительства» (XII, с. 324).

Пушкин возлагает надежды на проводимые правительством улучшения и реформы. Путешествовавший по России в 1830–1831 гг. англичанин записал после беседы с ним, что Пушкин «того мнения (как все разумные и хорошие люди), что никакая большая и существенная перемена не может иметь места в политическом и общественном строе этой обширной и разнородной империи иначе, как постепенными и осторожными шагами, каждый из которых должен быть поставлен на твердую основу культурного подъема; или, другими словами, на просветлении человеческих взглядов и на расширении разумений. Многое еще остается сделать среди высших классов; когда они будут научены понимать свои истинные интересы и интересы своих бедных крепостных, тогда кое-что можно будет сделать, чтобы улучшить положение последних, – все это требует времени. Никакая перемена не может быть длительной, если не покоится на хорошей и прочной основе.

Русский крепостной находится еще не в таких условиях, чтобы желать и заслуживать освобождения от крепостной зависимости; если бы даже они однажды были освобождены от нее, то бо́льшая часть добровольно или по необходимости возвратилась бы под ярмо. Покровительство помещика подобно крылу матери, простертому над беспомощными птенцами; часто, очень часто они [помещики] несут из собственных запасов издержки по содержанию целых деревень, которые собрали плохой урожай или пострадали от болезни или других бедствий»[181]. И в предназначенной для публикации статье Пушкин отмечал, что «судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… <…> Конечно: должны еще произойти великие перемены (по-видимому, речь идет про освобождение крестьян. – А.Р.); но не должно торопить времени и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…» (XI, с. 258). Пушкин считает правительство прогрессивной силой, дающей толчок общественному развитию и стимулирующей его. Так, он пишет в середине 1830-х гг.: «Великолепное московское шоссе начато по повелению императора Александра; дилижансы учреждены обществом частных людей. Так должно быть и во всем: правительство открывает дорогу: частные люди находят удобнейшие способы ею пользоваться. <…> со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и не охотно» (XI, с. 244). Поэтому Пушкин считает, что цель для молодых дворян – «искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему <…>» (XI, с. 47).

Все надежды Пушкина – на то, что сформируется общественное мнение (предпосылкой чего является возможность обсуждать в печати общественные вопросы) и власть будет прислушиваться к нему. Он высоко оценивает «могущество общего мнения, на котором в просвещенном народе основана чистота его нравов» (XI, с. 163), и полагает, что «никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда» (XI, с. 264). Поэтому Пушкин выражает желание, чтобы «все писатели, заслуживающие уважение [и] доверенность публики, взяли на себя труд управлять общим мнением <…>» (XI, с. 90). Он говорит о «гласности прений о действиях так называемых общественных лиц (hommes publies)» как «одном из главнейших условий высоко образованных обществ» (XI, с. 162).

Критикуя Радищева за то, что он «как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием», «поносит власть господ как явное беззаконие», «злится на цензуру», Пушкин излагает свою позитивную программу постепенного воздействия на власть, побуждающего ее к реформам: «…не лучше ли было бы указать [власти] на благо, которое она в состоянии сотворить? <…> не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; <…> не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы с одной стороны сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы; а с другой – чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной?» (XII, с. 36).