Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца) Страница 23

Валя жила у своей бабушки по отцовской линии в доме на привокзальной площади, в то время как ее родители жили и работали недалеко от Вологды в поселке Молочное. Я встречалась с ней главным образом в школе. Валя выделялась из всех девочек нашего класса какой-то особенной, нездешней красотой. Удивляться тут было нечему, Валин отец в 1945 году привез ее маму из Венгрии после войны. Статью Валя пошла в него, высокого, стройного вологжанина. Мать подарила ей точеное лицо, большие томные карие глаза, черные волосы, прозрачно-фарфоровую кожу и тонкую талию. Валя очень любила своих родителей и гордилась ими, даже не знаю кем больше, отцом или мамой. Уже в девятом классе Валя была вполне взрослой девушкой, окруженной поклонниками, на которых смотрела, чуть прищурив глаза и кокетливо улыбаясь. Стоило ей повести плечом и все самые популярные мальчишки из «А» класса готовы были ради нее на любые подвиги. Но в нашей школе мы не видели ей ровни, особенно после Валиных рассказов о далеком Будапеште, куда она съездила на каникулах к маминым родственникам. Некоторое время она немного щеголяла венгерскими словами и выражениями, которые запомнила со слов своих кузенов, у нее появилась особая походка и несколько жеманная манера говорить. Это ее путешествие за границу в экзотическую Венгрию придавало ей в наших глазах загадочность и недоступность. Однако в нашей компании она всегда была такой же беззаботной и веселой, как все мы. Когда мы болтали и смеялись над чем-нибудь, с нее мгновенно слетал заграничный флер. А на уроках она была сама серьезность и внимание. Валя училась отлично. Странно, что у нее не очень ладились отношения с бабушкой, которая подозревала Валю во всевозможных грехах. Возмущенные такой несправедливостью, мы с Ритой, когда надо было, стояли за свою подругу горой и забыли бы об этом навек, если бы много лет спустя, мне не напомнила об этом Валина мама.

Наша подружка Лида была очень женственная, небольшого роста, с развитыми при тонкой талии формами, милым лицом и толстой косой, переброшенной на грудь. В нашей компании она всегда держалась несколько в тени, особенно в присутствии красавиц Вали и Светы, хотя сама была не менее привлекательной и сознавала это. Меня она удивляла тем, что, будучи рядом, умела не бросаться в глаза, а ее отсутствие ощущалось всеми. Ее отличала особенная мягкость характера, доброта и любовь к нам, своим подругам. Помимо школы я с ней не часто встречалась, но в школе она постоянно делилась со мной своими девичьими секретами, рассказывала о сердечных делах и победах над соседскими мальчиками. У меня никаких побед еще не было, но слушала ее рассказы я с большим интересом. Я по сравнению с Лидой была совершенно плоской, и на школьных вечерах внимание на меня обращали разве что за веселый нрав и умение танцевать. После школы Лида уехала в Москву и быстро вышла замуж. Удивительно, что она в замужестве стала моей однофамилицей.

Она жила за вокзалом и у нее был свой круг общения, включающий более взрослых ребят, чем наши школьные товарищи. С ними Лида ходила на танцы в «КОР» (Клуб Октябрьской Революции) — дворец культуры железнодорожников и примыкающий к нему парк. Это был самый лучший клуб и самый популярный парк отдыха молодежи. Танцы были простым, не требующим никаких усилий, а потому самым массовым развлечением.

Клубы и дома культуры делились по профессиональному признаку. Например, КОР официально считался базой отдыха железнодорожников. Трехэтажное кирпичное здание КОРа, по фасаду обшитое деревом, до сих пор стоит на своем месте, но из-за ветхости постройки (его ни разу капитально не ремонтировали с середины двадцатого века) сейчас находится на реставрации. Клубы такого типа мало, чем отличались друг от друга, в каждом имелась большая сцена, а также актовый зал, непременный буфет с бутербродами, пирогами, чаем, кофе и более крепкими напитками. Желающие всегда могли здесь выпить вина, водки и коньяка по ресторанным ценам. При каждом клубе функционировали кружки — свободные объединения людей по интересам. КОР славился своей балетной студией под руководством Макса Миксера, коллективами народных и бальных танцев, хоровой капеллой, театральным самодеятельным коллективом, изобразительной студией, детскими кружками танцев, рисунка, пения, фото и тому подобными. К чести предприятий, содержавших клубы, и организаторов, работавших за небольшие деньги на совесть, здесь всегда было полно народу, взрослых и детей. На сценах клубов проходили концерты собственной художественной самодеятельности, концерты заезжих артистов эстрады, столичных музыкантов и певцов, спектакли оперы и балета, оперетты и драматических театров. Искусство считалось и на самом деле было народным. Конечно, люди искусства в прямом смысле недооценивались государством, зато народ, то есть мы, имели возможность видеть и слышать величайших артистов того времени у себя в родном городе. И это были не престарелые знаменитости, уставшие от жизни и от зарубежных гастролей и не наскоро сколоченная антреприза. К нам охотно приезжали такие звезды, как Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс (любивший акустику зала Вологодской филармонии и приезжавший к нам «обкатывать» новые программы), совсем молодой, но столь же блестящий, как сейчас, Владимир Спиваков. На гастроли приезжали: московская оперетта с Татьяной Шмыгой и Герардом Васильевым, театр «Ленком» с Марком Захаровым, симфонические оркестры из Москвы и Ярославля, молодой балет из Алма-Аты и многие, многие другие.

Запомнился первый приезд в Вологду в 1988 году Владимира Спивакова. Концерт проходил зимним вечером в КОРе. Несмотря на то, что стоял мороз под тридцать градусов, все билеты были проданы. Одетые в теплые пальто и шубы, люди, стекаясь серыми ручейками, все прибывали, за ними с темной заледенелой улицы в двери врывались клубы пара. Фойе быстро заполнялось, все спешили раздеться и войти в зал. Но вот все расселись по местам, в зале стих скрадываемый большим помещением негромкий гул голосов. Вдруг, на сцену быстро вышел Спиваков — тонкий, собранный, напряженный предчувствием творческого порыва, и взмахнул дирижерской палочкой — и вмиг серость, убогая обстановка, полумрак, все взорвалось и засверкало фейерверком звуков моцартовской музыки, и души наши воспарили, наполнившись восторгом, светом и радостью. Музыканты играли два часа, а потом еще час на «бис». Публика не отпускала оркестрантов и дирижера, так хороши они были, и так не хотелось терять то чувство приподнятости и счастья, которые мы все испытывали от их игры. Когда Владимир Спиваков после очередных оваций сказал, что это уже совсем все, на сцену вышла просто одетая, пожилая женщина и, развернув какой-то сверток, передала ему горячий пирог с черникой. Тут не только зал, но и оркестр аплодировал ей стоя. А тронутый до глубины души маэстро, благодарил ее, говоря, что такое признание его труда дороже всех денег и оваций на свете.