Теодор Гладков - Артур Артузов Страница 23

На первых допросах Добржинский молчал. Ничего не отрицал, не пытался выкрутиться, не лгал, ни о чем не просил. Просто молчал, словно воды в рот набрал.

Артузов был почти в отчаянии, но вовремя взял себя в руки. Постарался по другим источникам узнать что–либо о задержанном. Выяснилось, что, поляк по национальности, Добржинский последние несколько лет до революции жил в Москве. Успел закончить три курса историко–философского факультета Московского университета.

При обыске у него на квартире были обнаружены документы и материалы, свидетельствующие о том, что он является членом Польской партии социалистов, изучал марксистскую литературу и посещал митинги, на которых выступали видные московские большевики. Из этого следовало, что Добржинский человек не только образованный, но и идейный. Следовательно, его молчание объяснялось не безрассудным упрямством или шляхетским куражом, но более высокими чувствами, к которым нужно было относиться и с пониманием, и с уважением. Потому Артузов резко изменил тактику допросов. Он перестал даже упоминать слово «разведка» (не говоря уже о более грубом – «шпионаж»). Он стал рассуждать о политике и социалистических идеях. И тут Добржинского словно прорвало. Вначале он лишь возражал Артузову отдельными ироничными репликами, потом более обстоятельно. Наконец уже на равных с особоуполномоченным включился в настоящую идеологическую дискуссию.

И вот однажды, далеко не в первый день их «знакомства», Добржинский сознался, что ему многое и давно в политике Пилсудского не нравится. По его мнению, диктатор Польши отказался от своего социалистического прошлого и в возглавляемой им ППС ничего социалистического не осталось. В последнее время ему, Добржинскому, все больше импонирует политика советского правительства, и только долг заставляет его продолжать борьбу. Вернее, заставлял… Артузову даже показалось, что Добржинский в глубине души рад, что арест снял с него это тяжкое бремя. Хотя, разумеется, как умный человек, понимал, какое наказание может ему вынести трибунал за шпионаж в военное время. Высказал все это Добржинский горячо, как о чем–то накипевшем, и, безусловно, искренне. Он официально подтвердил, что является главным резидентом польской разведки в России, но наотрез отказался назвать находящихся на свободе своих разведчиков.

И тут Артузову пришла в голову невероятная, почти сумасшедшая идея: не только убедить Добржинского в бессмысленности его деятельности как польского разведчика, но и привлечь на свою сторону.

Подумаешь, может воскликнуть искушенный читатель. Что тут особенного? Перевербовка шпиона, наличие «двойных агентов» – явление в разведке самое обычное и достаточно распространенное.

Однако Артузов собирался не перевербовывать Сверща, а переубедить его на идейной основе, сделать не «двойным агентом», но полноправным, то есть кадровым сотрудником ВЧК!

Чтобы усилить воздействие на Добржинского, Артузов устроил ему не допрос, а неформальную встречу с Менжинским. Затем с видным деятелем Коммунистической партии Польши, членом ее Центрального Комитета Юлианом Мархлевским{12}. Впоследствии бывший поручик Игнатий Добржинский вспоминал: «Больше допросов не было, меня начали воспитывать, повезли в Кремль к Мархлевскому. В Кремль меня повез на машине Артузов… Мархлевский на меня произвел хорошее впечатление… Много говорил о Польше, о Пилсудском… »

С каждым днем Артузов убеждался, что Добржинский, каких бы взглядов он ни придерживался, человек честный. Постепенно он проникся к нему искренней симпатией, по–видимому взаимно, поскольку однажды Добржинский без всякого нажима, по ходу беседы поведал, что занимался подпольной работой не только в Москве, но и в оккупированных кайзеровскими войсками территориях. Именно он по приказу Пилсудского возглавил восстания рабочих против немцев в Гродно и Сувалках.

Наконец Добржинский дал согласие, высказанное вполне официально, сотрудничать с ВЧК. Но по–прежнему не желал назвать своих сообщников. Тогда Артузов, предварительно согласовав вопрос с Дзержинским, пошел на неслыханный шаг: он пообещал Добржинскому, что все названные им разведчики, как уже находящиеся под арестом, так и пока не выявленные, не будут привлекаться к ответственности, более того – будут возвращены на Родину еще до прекращения военных действий. Но только те, кто, как и сам главный резидент, работали из идейных побуждений.

Добржинский после некоторого колебания сообщил, что, по его предположениям, подчиненный ему петроградский резидент Виктор Стацкевич (именно он поддерживал связь с польским генштабом через местную радиостанцию) тоже был бы рад по идейным соображениям прекратить свою деятельность против советской власти.

Артузов и Добржинский выехали в Петроград и встретились со Стацкевичем. Добржинский оказался прав: Стацкевич согласился сотрудничать с ВЧК на тех же условиях – своеобразной амнистии его людям.

Беспрецедентное соглашение было безотлагательно и пунктуально выполнено обеими сторонами. Более десяти польских арестованных разведчиков были доставлены на Западный фронт и переправлены в Польшу.

Выехав на Западный фронт с тем самым третьим, секретным мандатом, Артузов включил в свою оперативную группу и Добржинского (под фамилией Сосновский), и Стацке–вича (под фамилией Кияковский). Под этими новыми фамилиями они и будут упоминаться далее в нашей книге. Уже на фронте в опергруппу были включены еще несколько поляков из числа перебежчиков и военнопленных, насильно мобилизованных в армию.

За период месячной командировки Артузова на Западный фронт под его руководством и при активном участии Сосновского и Кияковского армейские особисты ликвидировали основные ячейки ПОВ, работавшие на польскую разведку, практически свели на нет диверсии и теракты в тылу Красной армии.

Как установил по архивным документам ФСБ биограф Добржинского Александр Зданович, «одновременно Со–сновский выполняет еще одно ответственное задание. Вместе с входившей в группу Юной Пшепилинской (ставшей вскоре его женой) Игнатий сумел проникнуть в польскую террористическую организацию, главной целью которой было уничтожение командующего фронтом М. Н. Тухачевского. И не только проникнуть, но возглавить ее, а затем подставить под удар чекистов.

После успешной ликвидации опасных террористов Арту–зов окончательно убедился в надежности Сосновского и даже ходатайствовал перед Дзержинским о награждении его орденом Красного Знамени. Троцкий издал соответствующий приказ Реввоенсовета».

Однако решение Артузова привлечь Сосновского к выполнению важной и секретной работы было принято далеко не всеми его коллегами. Резко протестовал, например, начальник Особого отдела Западного фронта, известный чекист Филипп Медведь. Такую же позицию занял близкий друг Артузова, впоследствии его многолетний помощник Роман Пиляр (иногда его фамилию пишут с двумя «л»). Роман Александрович был человеком во многих отношениях необычным. В частности, по своему происхождению: во–первых, он принадлежал к известному прибалтийскому роду баронов Пиляр фон Пильхау, во–вторых, приходился двоюродным племянником… Дзержинскому! Еще один парадокс Гражданской войны. Резкие возражения Пиляра были для Артузова особенно неприятны, потому что Роман Александрович был одним из немногих сослуживцев, с которыми Артур Христианович, чуждый фамильярности, был на «ты».