Валентин Бадрак - 7 пар, очаровавших мир Страница 23

Видением и восприятием своей миссии в искусстве Шагал, безусловно, отличался от большинства живописцев, хотя многие его полотна вызывают у неискушенного наблюдателя лишь недоумение. Не сама любовь, а ее умиленно-эпическое выражение становится у Шагала более могущественным, нежели формы представления собственных чувств. К неоспоримым же преимуществам Беллы можно смело отнести ее направленную на мужа чувственность и заботу, также во многом являющуюся проекцией отношений, принятых в крепких еврейских семьях. Но и не только. Белла, в отличие от многих женщин, вышедших замуж и тотчас забывших о себе, проявляла ощутимую заботу о своем духовном и физическом очаровании. Чего только стоит ее решение писать, выношенное и осмысленное, являющееся явственным выражением самосовершенствования, желания духовного роста и соответствия супругу. Ее образ всегда оставался плодом собственных устремлений, результатом желания сохранять себя свежей и красивой, такой же библейски чистой, какой она была во время их первой встречи. Они старались друг для друга. Обоюдными усилиями они создали нерасторжимую связь – союз вечно влюбленных, осмысленно преданных, обезоруживающе единых. С течением времени вместе они являли собой единое энергетическое поле любви, сформированное божественными объятиями.

Марк Шагал всегда старался ввести в свою живопись «душевное беспокойство», «четвертое, духовное измерение», которое «взаимодействует с остальными тремя». Жизнь этого в высшей степени сосредоточенного человека была насквозь пронизана его собственным беспокойством, непреодолимым желанием сообщить миру нечто новое, более приближенное к совершенному, чем все, что было до этого. Белла же – часть этого страстного сообщения; их совместная жизнь в самом деле казалась пребыванием в невесомости, которое он так часто рисовал, парением, чарующим полетом, вещающем зрителям о величии любви как части того сказочного совершенства, которое мастер переносил из своего воображения на холст. Кажется, они и вправду летали. Марк Шагал много раз изображал их полет на полотнах, нацеливаясь на проникновение в вечность, усиливая экспрессию нескончаемой песни любви, печальной и святой, потому что слишком рано она была прервана неумолимой рукой судьбы.

Из чего, из какой небесной ткани был соткан покров их заоблачных, неземных отношений? Они оба к моменту оформления союза пребывали в каком-то колдовском мире, отделенном от мирского, привычного бытия. Они казались окружающим как бы не от мира сего. Марк в своем кругу был почти изгоем, Белла же в своем мирке жила маленькой блестящей рыбкой в неусыпно охраняемом аквариуме, из которого хотелось выплыть в широкое пространство, но было и боязно, и не совсем понятно, как это сделать. И Шагал, выступив отчаянным рыбаком, выудил ее, чтобы вместе мятежно и даже дерзко для привычного им закостенелого мира парить над пространством в только им двоим понятной невесомости. Они научились ощущать себя «жилистой костистой плотью с пучком белых крыльев», как иронично выразился о себе Шагал в автобиографии.

Нетрудно заметить, что и «Моя жизнь» Шагала, и книги Беллы пестрят намеками на то, что еврей является иным человеком, более сосредоточенным на религии, более привязанным к пуповине своего этноса и своей культуры, глубже представителей других народов ощущающим ее пресс. В то же время так было не всегда. Взрослея, они все дальше уходили в новую плоскость бытия, созданную для себя как некий остров, куда не было надобности впускать даже родственников. Разглядев в стране Советов «помост бойни», Марк и Белла Шагал успели благодаря близким отношениям с Луначарским ускользнуть из этой гигантской лаборатории зла. Они были тихими мятежниками: сначала осторожно раздвинули существующие в их семьях рамки и представления о мире, затем презрели сформированные в живописи правила, отвергли советскую мораль, наконец, без сомнения разорвали связующую нить с отечеством, родной землей… Позже, когда Европу неумолимо поглотила черная грозовая туча войны, они сумели отыскать тихий уголок для себя в Америке. Они устремлялись туда, где можно было вольно дышать, и в этом была не только философия выживания или философия свободного творчества, в этом проявлялся также принцип защиты семьи, сохранение ее в скорлупе безопасности.

Итак, главной предрасположенностью к крепким связям внутри семьи стало идолопоклонническое отношение к духовности. Но свободный полет двоих не был бездумным парением без цели; в нем содержалась частная и очень точно выраженная мысль ухода от суетной действительности – найти совершенно новый текст самовыражения, высказаться в стиле приверженности своей культуре, своему цивилизационному пространству, дать потомкам иной, расширенный горизонт реальности. Для Беллы поиск мужа был органичным и полностью внутренним мыслительным процессом, ее психологическая подготовка позволила сразу и точно «расшифровать» Шагала. С самого начала она не испытывала душевного дискомфорта, изначально и до своей последней минуты разговаривая с ним на одном языке. В этом языке никогда не исчезала страсть, жажда познания и любовь. Они были комфортны друг другу, и в этом содержался секрет их самодостаточности по отношению к остальному миру. Как будто они создали для себя необитаемое пространство, обособленное от стремительного движения цивилизации, а затем тихо заселили его, придав только им понятный уют. Жизненный путь родителей показал бесполезность и тщетность ориентации на материальные ценности: родители Шагала всю жизнь боролись, чтобы прокормиться; родители Беллы, скопившие немало ценностей, вмиг потеряли все, ограбленные беспринципными чекистами. Эти уроки Марк и Белла не забыли, ограничив свой мир минимальной привязанностью к материальному, отказавшись от создания традиционной многодетной семьи, остановив поиск на творческом самовыражении, овеянном пламенной любовью друг к другу.

С ней он не боялся искать, двигаться дальше на ощупь, без губительных для истинного творчества ускорений. С ним она не опасалась оказаться брошенной, как в детстве, когда, окруженная уютом, тем не менее оставалась безнадежно одинокой. Они вытащили друг друга из темных застенков одиночества, и с того времени любовь светила им не хуже самого великого светила. Им не нужно было друзей, и опять этому научила жизнь. «Когда меня бросают, предают старые друзья, я не отчаиваюсь; когда являются новые – не обольщаюсь… Храню спокойствие». Разве подобные откровения нуждаются в иллюстрациях или интерпретациях?

Еще один немаловажный штрих к портрету счастливой семьи: почти сразу после свадьбы они покинули родительскую обитель, взяв курс на Петербург. Рассудили с топографической точностью: лучше рискованное самостоятельное плавание, чем навязчивая опека состоятельных и, стало быть, требовательных родителей. Крайне сложная самостоятельная жизнь практически без быта, на отсутствие которого стойкая Белла научилась смотреть сквозь пальцы, закалила их обоих. Смена грязных, сумрачных мест обитания, странная работа на чуждую идею, полуголодное существование – все это можно было терпеть, и они терпели, сжав зубы. Но неприязненного отношения к своему искусству Шагал выдержать не мог, как не мог принять бездарных управляющих советской культурой, надменно и с осуждающими пустыми взглядами взиравших на его деятельность. И кстати, именно Белла была первой, кто честно сказал Шагалу, что влияние советского чиновника убийственно для его творчества, она оказалась единственным человеком, подсказавшим путь возвращения к истинному искусству. Обостренное ощущение свободы у Шагала не могло вынести Советов; пять лет понадобилось, чтобы разобраться в холодном нутре большевиков и бежать от родины, как от черной чумы.