Миньона Яновская - Вильям Гарвей Страница 23

В конце шестнадцатого — начале семнадцатого века монополии раздавались направо и налево, и немало людей нагрело на этой раздаче руки.

В числе таких людей оказался и лорд-канцлер Бэкон. На нем лежала обязанность скреплять своей подписью монополии, которые государство давало отдельным лицам и торговым компаниям. И так как взятки при английском дворе брали решительно все — и сам король, и министры, и депутаты палаты лордов — Бэкон не счел нужным ставить себя в «особое» положение: он брал наравне с другими и нисколько не задумывался над нравственной стороной такого рода поступков.

Но все, как говорится, до поры до времени. Наступил момент, когда палата лордов, сама не отличавшаяся неподкупностью, вынуждена была возроптать против откровенно-циничного взяточничества, господствовавшего среди высшей знати.

22 января 1621 года, в день, когда Бэкону исполнилось шестьдесят лет, в парламенте обсуждалась речь короля о новых кредитах. Недовольные требованием денег, депутаты заговорили о многих злоупотреблениях при выдаче монополий и патентов и прямо указали на лорда-канцлера, требуя расследования его действий.

Расследование вела специальная комиссия. Бэкон во всем признался и был предан суду. На этом и окончилась его общественная деятельность.

Уединившись, он отдался Науке, но не оставлял надежды вернуться ко двору. Он писал письма королю, подавал ему государственные советы, не скрывая своего желания вернуться в столицу.

Надежды его не оправдались.

2 апреля 1626 года, наблюдая действие холода, как фактора замедляющего разложение мертвой ткани, Бэкон простудился и тяжело заболел. 9 апреля он скончался.

Для Гарвея это были годы сосредоточенной работы над трактатом, которому суждено было перевернуть все представления об анатомии и физиологии живого организма. Погруженный в науку, он, однако, не мог не знать о суде над своим другом, его осуждении, добровольном изгнании и смерти. Никаких документов, в которых раскрывалось бы отношение Гарвея ко всем этим печальным событиям, не сохранилось. Но, зная Гарвея, можно с достаточной достоверностью представить, какова была его реакция…

Утратив Бэкона-лорда-канцлера, дельца и корыстолюбца, он навсегда сохранил благодарную память о Бэконе-философе и друге, так и не сумевшем в частной жизни оторваться от разлагающего влияния своего класса и своего времени.

Первая лекция

В течение одиннадцати или двенадцати лет, пока Гарвей был практикующим лондонским врачом, он, без конца вскрывая и вивисецируя, все ближе и ближе подходил к раскрытию тайны движения крови в организме. Раз навсегда решив, что ключ от этой тайны скрыт в сердце, ученый посвятил эти годы экспериментам над сердечной деятельностью различных животных организмов.

Гарвей с уважением относился к сочинениям Аристотеля, Гиппократа, Галена. Но, пытаясь раскрыть причины процессов, протекающих в больном и здоровом организме, исходя из объективного опыта, он рассуждал:

«Если мы успокоимся на их открытиях и уверуем — по глупости своей, конечно, — что сами ничего открыть не сможем, то, поступая так, мы лишь умаляем остроту нашей мысли и гасим светильник, который они нам оставили». «Нужно идти к самой природе, нужно твердо следовать по указанным ею путям. Ибо если мы проверяем все собственными глазами и движемся вперед от малого к большому, то сумеем проникнуть в глубокие тайны ее».

Работу сердца Гарвей наблюдал у самых разнообразных представителей животного царства, начиная от ракообразных, рыб и других холоднокровных, кончая зародышем курицы и человеком.

Он брал куриное яйцо после четырех или пяти дней высиживания, снимал с него скорлупу, потом клал в прозрачную теплую воду. И радостно показывал кому-нибудь из друзей, присутствовавших при опыте, крохотное светлое облачко — начало зародыша цыпленка. В середине этого облачка видна была яркая точка, все время пульсирующая, исчезающая из поля зрения при сокращениях и снова появляющаяся при расширениях. Размер ее не превышал тонкого игольного ушка. Эта капля крови была источником жизни, крохотным, едва приметным сердцем будущего цыпленка.

Он установил, что вопреки мнению Аристотеля у всех малых и бескровных животных тоже имеется сердце. Он напрягал глаза, всматриваясь сквозь слабо увеличивающую лупу в нутро мух и ос и где-то, в совершенно неожиданных местах, в той части, которую принято называть брюшком, обнаруживал пульсирующее сердце. Только билось оно крайне медленно и с большими перерывами, примерно так, как у больших животных во время агонии.

Агонию сердца он тоже наблюдал не раз во время вивисекций. Иногда он смотрел на это предсмертное явление спокойными глазами исследователя, иногда оно потрясало его как человека.

Как-то раз он произвел опыт на голубе. Сердце уже совсем перестало биться и мертвое, «бездыханное», лежало в раскрытой груди птицы. Гарвей смочил палец слюной и прикоснулся к остановившемуся сердцу. И от этого слабого раздражения сначала предсердия, а за ними желудочки вновь стали сокращаться, как будто легкое прикосновение влажного пальца вернуло им жизнь.

Это было настоящее воскресение! взволнованный Гарвей тут же решил сделать еще несколько опытов с умершими сердцами, пристальней понаблюдать за процессом их умирания. Одновременно он наблюдал и изучал механику движения всех частей сердца, количество этих движений, их последовательность.

Авторитетные анатомы насчитывали у сердца четыре движения: два — желудочков, и два — предсердий, и утверждали, что эти движения происходят поочередно, в разное время. Гарвей вскрывал грудь животного и наблюдал. На первый взгляд были заметны только общие сокращения и расширения сердца, и трудно было отличить, когда сокращается левый и правый желудочек, когда — предсердия. Но внимательное и долгое наблюдение показало: не четыре, а два движения у сердца, причем происходят они почти одновременно. Движение начинается с предсердий и переходит на желудочки, подобно волне: сначала сокращаются оба предсердия, потом оба желудочка. Когда же сердце начинает умирать, происходит пауза между сокращением предсердий и последующим сокращением желудочков. Затем, с приближением момента смерти, желудочки перестают отвечать на движения предсердий, они как бы умирают первыми. Дольше всего живет правое предсердие, словно последние капли жизни концентрируются именно в нем. Вот уже совсем замерло биение сердца, но вдруг в правом предсердии происходят еще две-три пульсации и, наконец, последнее трудное сокращение сердца.