Альфред Лансинг - Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона Страница 24

Уорсли так описывал ситуацию: «Кажется, все соседние льдины до самой поверхности пропитались водой настолько, что, если в плавучей льдине толщиной в шесть-семь футов сделать лунку глубиной в какой-то жалкий дюйм, она почти сразу заполняется водой».

Но больше всего их беспокоило, что они вынуждены были оставаться на месте. Гринстрит объяснял: «…кажется, мы не можем никуда продвигаться, а также не можем вернуться в Океанский лагерь, потому что льды значительно разошлись с тех пор, как мы там прошли».

На следующий день, 31 декабря, Макниш написал: «Хогманай[25] [шотландский праздник последнего дня в году] выдался суровым, мы дрейфуем на льдине, вместо того чтобы наслаждаться жизнью, как большинство других людей. Но, как говорится, должны быть на свете дураки».

Джеймс отметил: «Канун Нового года, уже второго для нас во льдах и примерно на той же широте. Мало кто проводит его более странно…»

Маклин записал: «Последний день 1915 года… завтра начинается 1916-й: интересно, что он нам принесет? Ровно год назад мы считали, что к этому времени уже пересечем континент».

И наконец, Шеклтон сделал такую запись: «Последний день старого года: Пусть новый принесет нам удачу, безопасное окончание этого тревожного времени и все самое хорошее тем, кого мы любим, — пусть даже они от нас так далеко».

Часть III

Глава 15

Уорсли назвал это место Перевалочным лагерем, но такое название не слишком ему подходило, так как означало, что он временный, и скоро снова придется двигаться в путь. Но никто не верил, что это возможно.

После пяти дней изнуряющих усилий оказалось, что все напрасно. Сейчас людям оставалось только размышлять. И на это у них была масса времени.

Многие, казалось, впервые осознали безнадежность своего положения. Точнее, поняли, что абсолютно беспомощны. До ухода из Океанского лагеря Шеклтон упорно взращивал в сознании каждого из них веру в самих себя и успех экспедиции: они поверили, что смогут, если нужно, с помощью силы и решительности преодолеть любые преграды.

Но затем они отправились в путь, который должен был увести их почти на двести миль вперед. Однако после пяти дней и каких-то жалких девяти миль по прямой на северо-запад пришлось полностью остановиться и даже начать отступать. Буря с легкостью могла перенести их на это расстояние всего за двадцать четыре часа. И вот они сидели в «Марк-Тайм», разочарованные и покорно осознающие свою ничтожность в сравнении с теми силами, которым бросили вызов. Результат казался предрешенным, сколько бы усилий они ни прикладывали, какую бы решимость ни демонстрировали. И осознание этого было не столько унизительным, сколько пугающим.

Их конечной целью все еще оставалось спасение, но сейчас это были лишь пустые слова. Они не спасутся. Разве что лед будет милостив к ним и позволит выбраться. Но пока люди бессильны; у них нет никакой цели, никакого объекта, к которому можно было бы стремиться. Впереди — сплошная неуверенность и неопределенность. Их положение сейчас хуже, чем когда-либо. К тому же в старом лагере пришлось оставить большой запас провизии вместе с одной шлюпкой. Льдина, на которой они находились сейчас, была довольно прочной, но разве могла она сравниться с гигантской ледяной плитой, приютившей их Океанский лагерь?

«Для нас наступают тяжелые времена, — писал Маклин в новогоднюю ночь, — ведь сейчас нет никаких признаков того, что льды раскроются, а наши шлюпки пройдут по такой снежной каше, усеянной обломками льда. Если мы не уйдем отсюда в ближайшее время, наше положение станет очень серьезным. Придется рассчитывать на то, чтобы осенью добраться на санях до острова Паулет, где мы сможем найти еду для собак и хорошую пищу для нас самих. Но что, если склад на Паулете подведет нас? На зиму тюлени исчезнут, и, возможно, нам придется пройти через те же испытания, что и Грили[26]».

Многие искренне старались не падать духом, но безуспешно. Радоваться было нечему. Для образования прочного льда температура была слишком высокой, поэтому в течение дня поверхность льда превращалась в болото. Приходилось пробираться по колено в топкой снежной слякоти, люди то и дело по пояс проваливались в неожиданно образовывающиеся лунки. Одежда постоянно была мокрой. Относительно комфортно становилось лишь ночью, когда они залезали во влажные спальные мешки — неприятно, но терпимо.

Провизия тоже была на исходе. Запасов продовольствия оставалось лишь на пятьдесят дней полноценного питания по два фунта на человека, и времена, когда они считали такое количество еды достаточным, чтобы выбраться изо льдов, остались в далеком прошлом. Они могли бы рассчитывать на удачную охоту, но, к сожалению, тюлени и пингвины здесь почти не попадались, чего путешественники никак не ожидали от этого времени года. Однако 1 января наступивший год вдруг принес долгожданную удачу: удалось убить и перенести в лагерь пять крабоядных тюленей и одного императорского пингвина.

Однажды Орд-Лис, возвращаясь с охоты, пробирался на лыжах по тающему льду и уже почти достиг лагеря, как вдруг прямо перед ним взметнулся столб воды, как от взрыва, и вслед за этим из полыньи поднялась большая шарообразная голова. Орд-Лис в ужасе бросился прочь, крича Уайлду, чтобы тот поскорее нес свое ружье.

Животное, морской леопард, выпрыгнуло из воды и погналось за ним. Его перемещение по зыбкой поверхности льда напоминало движение лошади-качалки. А сам зверь был похож на небольшого динозавра с длинной змеиной шеей.

После шести мощных прыжков морской леопард почти догнал Орд-Лиса, но вдруг по непонятной причине покатился по льду и плюхнулся обратно в воду. К этому времени Орд-Лис почти добрался до противоположного края льдины; он уже был готов перейти на безопасный лед, но вдруг прямо перед ним из воды, как пробка, снова выскочила голова морского леопарда. Животное сквозь лед по тени проследило его путь. Оно сделало резкий прыжок в сторону Орд-Лиса, раскрыв пасть и демонстрируя бедняге огромный ряд пилообразных зубов. Крики Орд-Лиса перешли в отчаянные вопли, он развернулся и помчался прочь от нападавшего монстра.

Животное снова выпрыгнуло из воды как раз в тот момент, когда появился Уайлд со своим ружьем. Морской леопард заметил Уайлда и решил напасть на него. Между тем Уайлд опустился на одно колено и хладнокровно начал стрелять в надвигавшегося зверя. Убить его удалось только тогда, когда он уже был в каких-то тридцати футах от Уайлда.

В лагерь тушу пришлось везти на двух собачьих упряжках. Более двенадцати футов в длину, около тысячи ста фунтов живого веса. Этот вид хищных тюленей походил на леопарда только пятнистой шкурой и поведением. При его разделке в желудке нашли комья шерсти диаметром по два — три дюйма — все, что осталось от съеденных им крабоядных тюленей. Челюстную кость морского леопарда размером почти девять дюймов подарили Орд-Лису как сувенир в память об их встрече.

Тем же вечером Уорсли сделал в своем дневнике такую запись: «Невооруженному человеку без лыж в мягком глубоком снегу не выжить при встрече с этим животным, потому что оно двигается размашистыми скачкообразными движениями со скоростью по меньшей мере пять миль в час. Эти существа нападают без повода, видя в человеке пингвина или тюленя».

Охота продолжилась и на следующий день, несмотря на то что поверхность льда была топкой из-за теплой и сырой погоды. Удалось убить и доставить в лагерь четырех крабоядных тюленей. Пока их разделывали, Орд-Лис на лыжах вернулся к лагерю и доложил, что нашел и убил еще троих. Но Шеклтон заявил, что у них уже есть запас мяса на месяц вперед, и приказал оставить туши там, где они лежали.

Многие не поняли такого решения. Гринстрит писал, что считает данный поступок «довольно глупым… так как предыдущие расчеты вплоть до настоящего времени не оправдывались, и лучше всего было бы готовиться зимовать здесь».

Гринстрит был прав. Как и большинство других, он считал, что запастись как можно большим количеством мяса очень благоразумно, так думал бы и любой другой простой человек. Но Шеклтон не был простым человеком. Он свято верил в свою непобедимость, а поражение воспринимал как признание собственной беспомощности. И то, в чем другие видели разумную предосторожность, Шеклтон считал позорным допущением возможного поражения.

Его упрямая самоуверенность напоминала оптимизм. И у этой черты характера было две стороны: прежде всего, силой убежденности он зажигал пламя в сердцах людей; как сказал Маклин, просто находиться рядом с ним уже было стоящим опытом. Вот что делало Шеклтона таким прекрасным лидером. При этом поразительный эгоизм, рождавший в нем такую огромную самоуверенность, порой ослеплял его, не позволяя смотреть правде в глаза. Ожидая от других столь же безграничного оптимизма, он даже раздражался, если его не возникало. Шеклтон чувствовал, что подобное отношение провоцировало сомнения в нем как в лидере, способном заботиться об их безопасности.