Иван Осадчий - Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости Страница 24

Быстрая ходьба с тех дней сохранилась у меня на долгие десятилетия, считай, на полвека. Даже больше. На «гражданке» такое передвижение имело и отрицательное последствие: я не умел ходить вровень с товарищем или подругой; постоянно вырывался вперёд. А если шёл один, то не мог допустить, чтобы кто-то меня обгонял или шёл впереди. Максимально ускоряя шаг, старался догнать и перегнать впереди идущих. Но это, между прочим…

А мысль моя снова ведёт к армейским будням, в нашу полковую снайперскую школу.

В потёртой шинели и в ботинках с обмотками было непросто в условиях суровой морозной зимы. Да ещё – впроголодь, постоянно думая о «хлебе насущном». Солдату было положено и денежное довольствие. Не помню уже точно, но кажется, тридцать рублей в месяц. Большинство моих сослуживцев тратили их на курево. Но поскольку я не курил, то покупал на эти деньги три картофельных биточка. Полученный табак (махорку) тоже обменивал на сто граммов хлеба.

В такие дни это был праздник и для души, и для желудка.

В январе 1945 мне дали дополнительное поручение: ходить на почту в заводской посёлок за письмами и открытками для бойцов нашей роты. Там, у проходной металлургического завода, можно было купить желанный кусочек хлеба или «картофельник» у местных торговок.

Однажды мамин брат – старший лейтенант Николай Семенович Фисенко, прислал мне двести пятьдесят рублей. Получив их, решил купить двухкилограммовую булку хлеба (его продавали рабочие Чебаркульского металлургического завода после смены, у заводской проходной). Уплатил за булку хлеба 200 рублей. Ещё купил три картофельника. На оставшиеся двадцать рублей приобрёл на почте несколько почтовых конвертов. Полученные 250 рублей были потрачены за полчаса. От заводской проходной, где купил хлеб, до расположения снайперской роты примерно три километра, менее часа ходьбы.

За дорогу съел и булку хлеба, и картофельники. И, как следствие, начались острые боли в желудке, спазмы кишечника. На второй день был отправлен в военный госпиталь, размещавшийся в санаторном здании на берегу озера Кисегач. Там, обнаружив инфекционное заболевание, последствия травмы в детстве (переезд вагонеткой), ещё две-три болезни, плюс обморожение рук и ног, отправили в Челябинск, в окружной военный госпиталь.

Лечение в госпитале не дало желаемого результата. Обследование показало невозможность прохождения мною военной службы по состоянию здоровья. Окружная медицинская комиссия «комиссовала меня».

Никакие мои уговоры, даже слёзы, не помогли.

Очень грустно было расставаться с родной снайперской школой, с её командиром, со всеми своими сослуживцами…

Мои мысли теперь были о «западном направлении», где продолжала стремительное наступление Красная Армия. Мне удалось уговорить штаб полка, в который входила полковая школа снайперов, отправить меня в распоряжение одного из военкоматов Литвы. Поближе к фронту. В штабе согласились. И командировали в Кедайнский уездный военный комиссариат, выдав проездные билеты до места назначения и «сухой паек» на весь путь следования. Почему в Кедайняй? Там служил мамин брат – Николай Семенович Фисенко…

Кедайняй. Жизнь, полная опасностей

Здесь, в небольшом литовском городе, мне довелось провести весь 1945 год. Но год этот равен по условиям и содержанию жизни и работы многим годам…

Когда я приехал в Кедайняй, до конца войны оставалось всего 25 дней. Однако в Литве была совсем не мирная обстановка. Это я понял, едва ступив на литовскую землю. Первые месяцы находился в распоряжении уездного военкомата. Вместе с солдатами приданого ему подразделения нёс службу.

В качестве спецкурьера выезжал в Москву, с пакетом в один из военных комиссариатов Подмосковья.

Эта поездка особенно памятна. Выпала она на дни долгожданной победы. Выехал я из Кедайняя вечером 8 мая. А утром 9-го на стоянке в Минске увидел ликующих людей – военных и гражданских. Сразу стало ясно: «Пришла долгожданная Победа!» И все мы, люди в шинелях, растворились в ликующей массе. Настроение и состояние души было непередаваемо радостное, до слёз радостное. Как у каждого советского человека…

Но особая радость и гордость была во всем облике фронтовиков, ехавших с нами в поезде. Они тут же достали из вещмешков полученный «сухой паёк», включая положенные «100 грамм», и принялись отмечать Победу вместе с нами, соседями по вагону. Рядом со мной ехала молодая, лет двадцати, боевая, задорная девушка с сержантскими погонами и с медалью «За боевые заслуги». Представилась: «Капиталина Смирнова, пулеметчица».

В Москве мы торопливо расстались, пожелав друг другу счастливой мирной жизни…

Спустя два с половиной месяца, мне выпало снова оказаться в Москве с той же миссией. На сей раз это совпало с днём Парада Победы. В Москву я приехал 23 июля 1945 года вечером. Остановился в доме, окна которого выходили на Манежную площадь. В квартире родителей одного из моих сослуживцев по военкомату. От них я узнал, что завтра состоится Парад Победы. Решил, во что бы то ни стало увидеть, насколько удастся, это величайшее событие. Но как?

Буквально с восходом солнца столица была запружена народом. Все старались продвинуться поближе к Манежной и Красной площадям. Но путь к ним был прочно закрыт несколькими линиями оцепления.

В гущу народа удалось протиснуться и мне. Там я услышал, что вслед за Парадом должна была состояться и демонстрация трудящихся. Но затем, из-за сильного дождя, она была отменена. В это трудно поверить. Множество людей, продвигавшихся в центр столицы, держали в руках знамена, флаги, плакаты, портреты вождей и полководцев.

Мне удалось зацепиться за краюшек тротуара на углу улицы Горького (ныне – Тверская) и Манежной площади, у дома, в котором ночевал. Отсюда и наблюдал движение участников Парада.

Когда Парад закончился, многие тысячи и десятки тысяч людей, свернув все ограждения и прорвав оцепление, напролом рванули в сторону Красной площади. Эта масса пронесла меня к зданию Исторического Музея. Я оказался над толпой, и это было благом для меня. Иначе мог быть раздавленным спрессованной многотысячной массой. Видимо, такая благодатная участь стала возможной потому, что я был в военной форме. Каждого военного буквально несли на руках.

Плотная масса людей не оставила никаких шансов для спокойного прохода заслуженных участников Парада Победы к гостинице «Москва», в которой они были поселены. Каждого из них несли над головами до самого входа в гостиницу, выражая этим свою беспредельную благодарность, любовь и признательность. Назывались имена и полководцев, и особо заслуженных, легендарных людей. И хотя я был тоже в воздухе, над головами тысяч людей, но разглядеть Героев было невозможно. Тем более, безошибочно узнать. Газета была тогда редкостью для меня, документальные киносборники тоже.

День Победы и Парад Победы запомнились на всю жизнь. Да других по важности и значимости столь радостных и торжественных событий на моем веку и не было.

…Я сделал абсолютно необходимое отступление от литовских сюжетов, ибо эти события не просто венчали мою 18-летнюю жизнь. В историческом плане равных им не было во всей тысячелетней истории России…

Итак, Литва. Кедайняй, 1945 год. В первые же часы по прибытию в военкомат мне рассказали о сложной и опасной обстановке в Литве вообще и в Кедайняйском уезде в частности.

Одновременно с изгнанием немецких фашистов и приходом Красной Армии почти всю территорию Литвы, особенно её лесные массивы и сельские глубинки, захлестнула смертоносная волна политического национал-бандитизма. Его ядро составляли отъявленные враги России, Советского Союза, советского строя. Среди них было немало тех, кто связал свою судьбу с гитлеровцами. Им деваться было некуда. Но были факты и другого рода. В фашиствующих бандах встречались солдаты и даже офицеры, литовцы по национальности, которые служили до этого в Красной Армии, а после освобождения Литвы были вовлечены в политический бандитизм националистическими, антисоветскими по своей сути, лозунгами.

Сложность обстановки усугублялась тем, что «лесных братьев», как они сами себя величали, поддерживало население, особенно в районах, наиболее пораженных национал-бандитизмом. Одни были их единомышленниками, разделяли их взгляды и цели; другие запуганы угрозами расправы, если будут поддерживать Советскую власть. Третьи жили по обывательской морали: «Моя хата с краю».

Очень трудно было распознать и обезвредить враждебно настроенных лиц, участников национал-бандитизма или его активных пособников. Я знаю немало случаев, когда человек работал на предприятии или в учреждении, считался примерным в труде. Днём. А ночью брал в руки оружие и уходил к «лесным братьям» или нёс им продукты, одежду, лекарства. Узнавали их подлинное лицо лишь в тех случаях, когда находили среди убитых или схваченных с поличным. Отсюда сложность и трудность борьбы с политическим национал-бандитизмом.