Гельмут Пабст - Дневник немецкого солдата (Военные будни на Восточном фронте 1941-1943) Страница 24

Вначале это было так, будто жизнь замерла. Товарные поезда ползли через сельскую местность, а потом военному эшелону потребовалось семь часов, чтобы преодолеть шестьдесят километров. Пейзаж за окном всегда был одним и тем же.

Как же я устал от этих грязных дорог! Уже больше невыносимо их видеть дождь, грязь по щиколотку, деревни, похожие одна на другую. Не хочется даже знать их названия. А потом эти маленькие ужасные города, где единственная мощеная дорога ведет к станции и никуда больше. Если даже хотелось бы с этим что-то сделать, это имело бы смысл лишь в мирное время.

Лучше стало по пути на Смоленск. Я постелил соломы на полу открытого товарного вагона. Светило солнце, и я комфортно спал на своей подстилке. Это было в тот вечер, когда я нашел Хеннинга. Я посмотрел чудесные иконы в свое последнее посещение в церкви. Кроме этого, особо не на что было смотреть в превращенном в руины городе, в котором когда-то находился один из крупнейших университетов, а также тридцать четыре средних школы и техникума. В церкви теперь, после перерыва в пять лет, опять идут службы.

Помимо этого, что еще можно сказать о Смоленске? Некоторые эпизоды остаются в сознании, если обращаешь на них более пристальное внимание: эмигранты, беженцы, женщины и дети с узлами за спиной. Их были сотни, двигавшихся нестройными колоннами, а над их головами громкоговоритель вдруг прорывался торжественной оглушительной музыкой. Тут выплывало лицо с правильными чертами, там чисто выбритые головы выглядывали из белоснежных рубашек, опоясанных узкими ремнями и заправленных в рейтузы. Иногда по дороге проходила, не оглядываясь ни вправо, ни влево, скромно одетая красивая девушка. Такие картины - исключения, но они заставляют думать.

Когда я ехал на машине к аэродрому, нам повстречалась колонна пленных, вчерашние солдаты в состоянии апатии, с затравленным взглядом побежденных. По другой стороне улицы стояли и плакали женщины. Не так часто видишь слезы: как правило, они не являются частью русского характера. Хеннинг рассказал мне историю, иллюстрирующую этот факт.

У них была женщина, которая делала уборку, а ее брат помогал ей. Брат совершил кражу и был уличен. После ускоренного судопроизводства он был расстреляй. Женщине об этом не говорили, но она это знала. Когда однажды кто-то спросил ее о Василе, она сказала: "Василь украл". Она посчитала суровое наказание совершенно естественным и пожала плечами. Позднее ей сказали: "Ты будь осторожна, не кради", она спокойно ответила: "Ничего война" (это война, так много людей умирает).

Я бродил по улицам, заглядываясь на девушек, на жизнь площадей и на многочисленные церкви. Иногда присаживался на лавочку в парке, где играли дети. Однажды я сел в дрожки, чтобы лучше осмотреть город. Было что-то нереальное в том, чтобы быть гостем, чужаком в уже чужом городе. Была столовая, где русский официант спросил на немецком: "Пиво, господин?" Каждый раз он ставил передо мной новую рюмку водки. Потом была часовня над проходом под аркой с черной Мадонной. По большим праздникам ее наряжают в жесткие блестящие золотые одежды, зажигают вокруг свечи, чтобы приветствовать снующие толпы внизу.

После утомительного путешествия я доехал до Минска в поезде с боеприпасами в половине третьего утра. В половине четвертого я перемахнул через забор и встретил своего старого товарища Юлиуса из роты "головорезов". За завтраком он съедал полфунта масла, три четверти фунта кровяной колбасы и яичницу из семи яиц - я со всем этим вряд ли бы справился.

Во второй половине дня я отправился в Борисов, где десять часов сна помогли мне восстановить силы после утомительного путешествия и холода в голове. Я расположился в маленьком черном доме, где уже как-то останавливался раньше. Это было во время наступления. Я тогда остановился, чтобы умыться с дороги, и дом мне очень понравился.

Поначалу семья была не особенно обрадована моим вторичным визитом. Но через некоторое время на лицах хозяев появилась застенчивая улыбка, и у нас установилось доверие друг к другу. Семья состояла из тихой робкой женщины, морщинистой бабушки и маленькой Панеки, которой было четырнадцать лет. Это достаточно просто, если действовать осторожно, проявляя дружелюбие к людям и пытаясь отодвинуть в сторону войну. Как будто одно исключало другое.

В солдатском общежитии в С. я ожидал почтового курьера из Берлина. На улице шел проливной дождь. Это было облегчение после духоты последних дней. Прошлой ночью было так душно, что я потел всеми порами. Страна крайностей. Ни в чем не проявляется умеренность. Жара и холод, пыль и грязь. Все неистово и необузданно. Разве не следует ожидать, что и люди тут таковы?

Несколько русских полицаев сидели за моим столом, молодые украинцы из Галиции. Некоторые из них все еще носили свои коричневые френчи с медными пуговицами с эмблемой серпа и молота, на других была немецкая военная форма без эмблем и русские поясные ремни - такая вот нелепая мешанина. Но они хорошие ребята, храбрые, отчаянные и полные ненависти. Как раз то, что нам нужно.

В городе было множество разрушенных зданий. Большевики сожгли все дома; оставались только их остовы. Одни были разрушены бомбежкой, по во многих случаях это были поджоги. Теперь здания уже снова приведены в порядок. Крыши, полы, стены, лестницы, окна, двери, балконы - все было обновлено. Основные мастерские и компании по снабжению должны иметь хорошие помещения на зиму.

12 июля 1942 года. Опять в старой компании. Как приятно мне было снова увидеть маленькую долину с рекой и старые добрые землянки на склоне холма. "Итак, вы прибыли, - отметил командир батареи. - Мы думали, уж не случилось ли что-нибудь с тобой". И я почувствовал себя вроде блудного сына. Наверное, это трудно понять, но уже на последнем отрезке пути у меня появилось ощущение, будто я возвращаюсь домой. На пути была большая воронка от мины, сгоревшие фургоны, воронки от снарядов справа и слева от железной дороги, подбитый самолет, наклонный путь - последнее место погрузки и, наконец, хибара коменданта погрузки в эшелон. Все это было настолько знакомо, так же привычно, как шум фронта по ночам, как свет из землянок в стороне от дороги. Теперь я опять успокоился.

Я слышал из донесений, что в нашем секторе что-то происходило, что нам пришлось спрямлять линию обороны, чтобы не оказаться в "котле", и это меня беспокоило. Но оказалось, что все в порядке, ничего не изменилось. Единственной новостью было то, что Будде получил ранение, произведен в сержанты, награжден Железным крестом 1-й степени и отправлен на побывку домой.

Ребята собрались в моей землянке. Свет бледного вечернего неба струился через кисейные занавески на окне, а я читал. Мне пришло письмо от Йо, который на юге, и еще одно от Мартина - он на севере; я был глубоко тронут. Как же разбросало моих друзей - по всем театрам военных действий: в Норвегии, на Ленинградском фронте, в группе армий "Центр", в бассейне Донца, в Южной Франции, в Греции и Африке, на побережьях, на оккупированных островах, в пустынях, в степях и лесах, среди снежных гор и в стенах чужих городов - и все же они говорят одинаково; их сердца бьются в едином ритме.