Мария Грей - Мой отец генерал Деникин Страница 24

В конце августа 1911 года в окрестностях Киева должны были состояться крупные маневры, на которых собирался присутствовать царь. Город с нетерпением ожидал прибытия императорской семьи, которая должна была участвовать в торжествах по случаю открытия памятника Александру II. Программа была очень насыщенной: приемы, экскурсии, спектакли. Военные думали только о маневрах и о параде, который за ними последует. Полк Деникина «открывал» парад, который намечалось провести 2 сентября и после которого должен был состояться обед в Киевском дворце, куда приглашались все высшие офицеры округа.

И вот утро 2 сентября. Воинские части прибыли на сборный пункт. Общий энтузиазм заражает Деникина. И вдруг он узнает невероятную новость: накануне вечером в киевском оперном театре совершено покушение на главу правительства Столыпина. В глубине души Деникин восхищался премьер-министром; тем глубже было его потрясение.

Петр Аркадьевич Столыпин, ученый-естественник по образованию, начал свою карьеру как губернатор Саратовской губернии, затем стал министром внутренних дел и в 1906 году — председателем Совета министров. Его реформы в области сельского хозяйства (закрепление за крестьянами в собственность участков земли, право выходить из крестьянской общины на хутора), решительные меры по ликвидации последствий революции, оздоровление выборных законов, по которым в две первые распущенные Думы выбирались лишь только такие депутаты, которые оказывались враждебными монарху, что делало страну неуправляемой, — все это в глазах Деникина превращало великого патриота и приверженца конституционной монархии и сильной России Столыпина в провиденциальную для судьбы страны фигуру. Против Столыпина выступали как правые, так и левые; одни называли его «реакционером», другие «революционером».

Что же произошло в киевском театре 1 сентября 1911 года? Там шла опера Римского-Корсакова «Царь Салтан» по сказке Пушкина. Николай II занимал ложу губернатора провинции, Столыпин — кресло в первом ряду. Во втором антракте, когда министр стоял лицом к залу, какой-то человек в вечернем костюме приблизился к нему, вынул из кармана револьвер… Одна пуля пробила правую руку Столыпина, другая попала в грудь. Видя, как по его белому френчу течет кровь, раненый прошептал: «Это конец…», — потом сказал громко: «Я счастлив умереть за царя».

О последующих событиях Николай II рассказывает в письме своей матери: «Ольга и Татьяна были рядом со мной; мы только что вышли из нашей ложи, где стало очень жарко, когда услышали два выстрела. Я побежал в ложу. Женщины кричали. Как раз передо мной стоял Столыпин. Он медленно повернул голову в мою сторону, поднял левую руку и перекрестил пространство перед собой. Только тогда я заметил, что он очень бледен и мундир его в крови. Он медленно опустился в кресло и начал расстегивать френч. Толпа хотела немедленно линчевать убийцу. Сожалею, что полиция вырвала его из рук разъяренной публики. Ты можешь представить наше состояние. Татьяна была совершенно потрясена, она все время плакала. Столыпин провел очень трудную ночь».

Убийцу (министр умер четыре дня спустя) звали Мордко Богров. Он оказался двадцатичетырехлетним сыном богатого еврейского продавца мебели, принадлежал к революционной организации, затем служил в охранке, которая в этот вечер поручила ему охранять Столыпина! Императрица выражала свое возмущение в письме: «Чудовищно и позорно; чего хорошего можно ожидать от полиции, назначающей информатором и охранником первого министра столь мерзкую личность, как этот революционер. Это переходит все границы и свидетельствует только о безмерной тупости начальства».

Через 12 дней Богров будет повешен, на допросе он заявил что выбрал бы своей жертвой царя, если бы не боялся, что это вызовет волну погромов, направленных против его соплеменников. Погромов действительно удалось избежать только благодаря присутствию духа министра финансов Коковцова, который был назначен вместо Столыпина. Но в обществе поползли слухи о том, что заказчиком убийства была охранка, то есть люди из крайне правого окружения царя.

Деникин и его подчиненные узнали о покушении 2 сентября. Почта из Киева сообщала о безнадежном состоянии раненого. Казалось бы, парад следовало отменить. Не тут-то было, ведь на нем присутствовал сам царь! Когда он закончился, генералов и полковников пригласили во дворец, где состоялся обед. Единственная уступка, сделанная в память умирающего главы правительства, — на обеде не было музыки.

Уже несколько месяцев ходили слухи о том, что Столыпин в немилости у царя. Но недоверие царя не могло, в глазах Деникина, послужить оправданием того равнодушия, которое почти афишировал монарх. Раньше полковник объяснил бы это робостью царя, но теперь это его неприятно озадачивало и смущало. Атмосфера во время обеда была мрачной. Кофе подавали в парке. Николай II переходил от одних к другим, приблизился к Деникину, спросил его что-то о маневрах, обратился к его соседу… Офицеры напряженно слушали царя, тщетно пытались поймать какую-нибудь фразу, улыбку, хоть единственное слово, которое бы шло от сердца, но, как вспоминает Деникин, «не пробежало никакой живой искры».

6 сентября архиепископ, будущий митрополит Антоний, служил мессу по Столыпину. Возмущенный полковник вышел из церкви: архиепископ, воздавая должное покойному, обвинял его в том, что тот «проводил слишком левую политику и не оправдал доверие Государя». Он закончил такими словами: «Помолимся же, чтобы Господь простил ему его прегрешения».

Взволнованный всеми этими событиями, полковник, пользуясь предложенным ему отпуском, покидает Житомир и решает навестить своих друзей, оставшихся в Варшаве. Там он встречается с Василием Чижом, его сыном Дмитрием, узнает от них, что «маленькая Ася», блестяще закончив Александро-Мариинский институт, думает поступить на исторический факультет Санкт-Петербургского университета, но в настоящее время пока не может покинуть своего деда, овдовевшего несколько месяцев назад. Почему бы ему не съездить в Седльц?

Антон видит, как в салон, уставленный желтой и черной мебелью, входит девушка, которая его сразу же очаровывает. Он не думал, что ребенок, свидетелем рождения которого ему довелось быть, может превратиться в двадцатилетнюю девушку. Темные волнистые волосы, живые искрящиеся глаза орехового цвета, капризные губы, приоткрывающие в улыбке перламутровые зубы, талия, изящество которой подчеркивал широкий пояс, красивые, с наманикюренными ногтями руки, взмывали в кружевах, как бабочки, когда она хотела обратить внимание на какие-то свои слова, хотела подчеркнуть что-то.