Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 Страница 24

Заговор генералов оказал решающее влияние и на карь еру Гиммлера – как на личную, так и на политическую. В личностном плане заговор произвел на Гиммлера прямо-таки чудодейственный эффект: рейхсфюрер обратился к Богу. В апреле 1945 года он говорил одному своему другу о своем знаковом обращении: «Я знаю, что меня считают закоренелым язычником, но в глубине души я верующий; я верую в Бога и провидение. За последний год я снова научился верить в чудеса. Спасение фюрера 20 июля 1944 года было чудом; свидетелем второго чуда я стал этой весной…» Этим вторым чудом стало таяние льда на Одере, где Гиммлер командовал группой армий, когда русские были уже готовы форсировать реку по льду, и от разгрома Гиммлера спас ледоход[83].

В политическом плане заговор генералов означал начало падения Гиммлера. Стороннему наблюдателю могло показаться, что никогда Гиммлер не был таким могущественным, как в первые месяцы после покушения, когда многим казалось, что на этот раз он действительно овладел всей полнотой государственной власти. Поначалу никто не мог понять, убит Гитлер или схвачен заговорщиками. Определенно после покушения авторитет Гиммлера возрос, ибо полиция никогда не бывает так необходима, как после раскрытия разветвленного заговора. Одной из первейших задач стало завершение разгрома старой армейской разведки, руководители которой почти все участвовали в заговоре. Именно абвер снабжал заговорщиков взрывчаткой. Свою неэффективность абвер демонстрировал и до этого. На этот раз он был уличен Гиммлером в измене. Улик против адмирала Канариса было недостаточно, но тем не менее его упрятали в тюрьму, а через девять месяцев казнили со средневековой варварской жестокостью[84]. Был казнен его преемник полковник Хансен. Генерал Фрейтаг фон Лорингхофен, который, как руководитель диверсионного отдела, снабжал заговорщиков взрывчаткой, покончил с собой, чтобы избежать позора и пыток. Его предшественник, полковник Лахоузен, и другие офицеры чудом уцелели и выступили с разоблачениями на Нюрнбергском процессе, чем подписали смертный приговор Герингу. Но абвер был лишь одним из структурных подразделений старого Генерального штаба; следовательно, надо было подозревать, что к заговору имеет отношение весь Генеральный штаб, все командование сухопутными силами. В последовавшей кровавой чистке – более жестокой, чем даже чистка 1934 года, – погибли 50 генералов и офицеров. Сотни были тихо отправлены в отставку. Бывший начальник штаба ОКХ генерал Гальдер был арестован и в течение четырех месяцев не видел дневного света. Предшественник Гальдера, генерал Бек, участвовавший в заговоре и бывший одним из его руководителей, был принужден к самоубийству. Штюльпнагель, командующий оккупационными войсками во Франции, быстро выполнивший приказ заговорщиков и арестовавший в Париже весь личный состав гестапо, выстрелил себе в голову в лесу под Верденом. Попытка самоубийства оказалась неудачной. Штюльпнагель был арестован и казнен. Командующий группой армий Клюге покончил с собой. Были казнены Вицлебен и Фельгибель. Последний явил образец философской стойкости и мужества, обсуждая перед казнью со своим адъютантом вопрос о бессмертии души. К Роммелю, своему бывшему любимцу, престиж которого был намеренно и чрезмерно раздут пропагандой, Гитлер послал своего сикофанта Бургдорфа с пистолетом и ядом. Роммелю было сказано, что если он покончит с собой, то его похоронят с воинскими почестями и не последует никаких репрессий в отношении его семьи[85]. Роммель последовал этому совету. Одного генерала, погибшего на фронте вскоре после покушения, посмертно уличили в соучастии в заговоре. Воинские почести были отменены. Тело генерала бросили в общую могилу. Нет ничего удивительного, что Гитлер после покушения стал предпочитать уединение. Нет также ничего удивительного в том, что он исключил из своего окружения компетентных военных советников, оставив лишь напыщенных любителей из СС, к мнению которых стал теперь прислушиваться. Отныне Гитлер не мог быть уверенным в лояльности ни одного армейского офицера. Нет ничего удивительного и в том, что в эти месяцы Гиммлер получил в свои руки беспрецедентную власть. После мятежа он заменил Фромма на посту командующего резервной армией. Вскоре после этого в подчинение Гиммлеру перешли все конвойные войска, отвечавшие за охрану концентрационных лагерей. Прошло еще несколько месяцев, и этот человек, дослужившийся в армии лишь до сержантских званий, стал командовать группой армий, тщетно пытавшейся остановить русское наступление на фронте Вислы.

Но тем не менее, несмотря на эти внешние успехи, Гиммлер был, как никогда, близок к падению. Несмотря на то что покушение на Гитлера сделало Гиммлера необходимым и востребованным, само это покушение не удалось только чудом, а это была неудача и недоработка Гиммлера. Жизнь Гитлера была спасена (и это признавал и сам Гиммлер) не вмешательством полиции, а вмешательством провидения. Правда, многие утверждали, что Гиммлер не мог ничего не знать о столь разветвленном заговоре и о его подготовке, которая продолжалась не один год. Такая слепота Гиммлера была противоестественной; подобной беззаботности он никогда прежде не выказывал[86].

Сомнения в отношении Гиммлера были, естественно, использованы терпеливым, упорным Борманом. Этот «злой гений фюрера», этот «коричневый кардинал, притаившийся в тени», как характеризовал его один из «придворных»[87], «Мефистофель Гитлера», как называли его другие, добился наконец такого превосходства над всеми своими соперниками, какого не добивались другие лица из ближайшего окружения. До тех пор никогда не случалось (или казалось, что не случалось) так, чтобы один министр или генерал становился бы единоличным советником фюрера. Гитлер всегда стравливал своих министров и таким образом сохранял в правительстве необходимый баланс сил. Но теперь бесконечное терпение Мартина Бормана, который (как Гольштейн в кабинете кайзера) с самого начала «понял важность и выигрышность скромности», было наконец вознаграждено. Никогда не отлучавшийся от хозяина, перенявший даже его ненормальный распорядок дня – Гитлер просыпался в полдень и ложился спать в половине пятого, а то и в пять утра, подчинивший своему контролю всю гигантскую бюрократическую партийную машину, незаменимый, неутомимый и вездесущий, он стал теперь единственным хранителем гитлеровских секретов, единственным каналом передачи приказов фюрера, единственным, кто мог разрешить аудиенцию у Гитлера. Все гаулейтеры подчинялись одному Борману. Он усилил это их подчиненное положение и изменил характер их службы. Первые гаулейтеры были, как правило, ветеранами нацистского движения – буйными барабанщиками и трубачами, вознагражденными за это буйство прибыльной и не слишком обременительной должностью гаулейтера. Борман покончил с такой практикой. Один за другим старые гаулейтеры сходили со сцены. Их сменили новые люди – более молодые, более энергичные фанатики, обязанные всем не просто абстрактной партии, но лично Мартину Борману. За время войны партийная машина сильно разрослась, как и СС. Подобно СС, партия стала вторгаться в функции вооруженных сил, особенно в том, что касалось управления и снабжения, фортификации и эвакуации. Подобно СС, с каждым следующим поражением германского оружия партия становилась все более значимой и незаменимой. Наблюдатели, следившие за параллельным развитием этих моторов власти, гадали, что произойдет, когда они вступят в конфликт друг с другом, когда Гиммлер и Борман, поглотив все оставшиеся свободными органы управления, столкнутся наконец лицом к лицу. Этот интригующий момент настал, когда Гиммлер в 1943 году стал министром внутренних дел. До этого времени отношения между Гиммлером и Борманом были превосходными, но теперь между ними разразился острый конфликт. Малейшие попытки Гиммлера распространить свою власть за пределы СС немедленно пресекались Борманом. На периферии, в землях, некоторые высшие руководители СС и полиции[88], полагаясь на новые полномочия Гиммлера, посягнули на прерогативы гаулейтеров, однако эсэсовцев быстро привели в чувство. «Борман немедленно доложил о каждом случае превышения полномочий Гитлеру, использовав каждый из этих случаев для укрепления собственных позиций. К нашему удивлению [цитата из Шпеера], ему не потребовалось много времени, чтобы поставить на место зарвавшегося министра внутренних дел»[89]. Таковы были преимущества положения Бормана.